– Если вы не телеграфируете о моем приезде завтра вечером, я все равно уеду!
Они уставились на Люси, словно предчувствуя дурное, потом переглянулись и вновь воззрились на нее.
– Постарайся не волноваться, – наконец проговорила одна из них. – Ты ведь понимаешь, мы не вправе тебя удерживать. Но уехать сейчас невозможно.
– Возможно, – сквозь зубы повторила Люси. – Я уеду завтра утром.
Воцарилось долгое неловкое молчание.
– Что ж, если хочешь… – наконец сказала мать игуменья, недоуменно пожав плечами. – Но, право, это неразумно.
Люси не ответила и не пошевельнулась. Только закрыла глаза, словно пытаясь избавиться от невыносимого присутствия этих женщин. Еще долго после их ухода она неподвижно лежала, вытянув поверх стеганого покрывала худые руки, испещренные жилками, неудобно вывернув шею к окну и выставив бледную щеку. Ни единое движение не выдавало ее смятения, между тем в душе у нее кипел жгучий стыд. Ей вдруг вспомнилась одно, давно позабытое, выражение Фрэнка. Да, несмотря на все ее потуги сохранять достоинство, они «выставили» ее. Выставили! У нее скривились губы. Она им не подходит. Горя любовью к Богу, она вошла в этот дом, охваченная одним страстным желанием – стать невестой Иисуса. И вот ее любовь и пыл отринуты, душа выжжена дотла, и она, отвергнутая невеста Иисуса, возвращается назад – но к чему? Изможденная, опустошенная, лишенная всего, она все-таки осознавала, что душа ее полна неясных устремлений.
За окном сквозь ветви деревьев пробивался солнечный свет, над цветами кружились жужжащие пчелы, подернутая дымкой даль манила к себе. Может быть, там ее по-прежнему что-то ждет? Она не пошевелилась, продолжая прижиматься щекой к подушке, и вдруг тихо зарыдала от переполнявших ее чувств.
Следующее утро, которое Люси наметила для своего отъезда, выдалось ясным и бодрящим. Свежий ветерок трепал за окном побеги клематиса, а чуть дальше она видела колышущиеся кроны деревьев и сорванные с темно-пунцового бука листья, которые кружились на фоне застывшего неба, как испуганные ласточки. Похолодало. Одним махом лето превратилось в осень.
Люси проснулась рано и долго размышляла лежа. Потом в восемь часов медленно, с большой осторожностью поднялась с кровати. На каждом шагу Люси спотыкалась и пошатывалась. А ей следовало быть очень осторожной, иначе под внимательным взглядом Марты она выдала бы одолевающую ее ужасную слабость. Эта слабость была просто немыслимой: Люси стоило громадных усилий прямо держать голову на тонкой шее или унять дрожь рук, когда она одевалась.