Сказать в свою защиту было нечего. Он был прав, хотя в то время мне так не казалось.
Мне нужно было слышать хоть какой-нибудь голос, пусть даже свой собственный. Мой голос спасет меня от того, чтобы затеряться в этом снежном безлюдье навсегда.
Но идти по пути, который я прокладывала сама, надеясь, что это МТХ, было не то же самое, что колоть себе героин. Спусковой крючок, который я нажимала, ступая по снегу, заставлял меня осознавать свои чувства острее, чем когда-либо прежде. Как бы неуверенно я ни продвигалась вперед, я чувствовала себя правой в своем упрямстве, словно само по себе усилие что-то означало. Может быть, одно только присутствие посреди неоскверненной красоты дикой природы означало, что я тоже могу быть неоскверненной, вне зависимости от того, что я потеряла или что у меня отобрали. Вне зависимости от всех тех прискорбных поступков, которые я совершала по отношению к другим и себе, или всех прискорбных поступков, совершенных по отношению ко мне. Как бы скептически я ни относилась ко многому, это не настраивало меня на скептический лад. Дикая природа обладала ясностью, которая включала и меня.
То мрачная, то ликующая, я шла, вдыхая холодный воздух. Солнце сверкало, пробиваясь сквозь ветви деревьев, отражалось от снега, слепило глаза, несмотря на то что я надела темные очки. Каким бы вездесущим ни был снег, я чувствовала, как он исчезает, неощутимо тает в эту самую минуту вокруг меня. И он казался таким же живым в своем умирании, каким бывает пчелиный улей в своей жизни. Порой я проходила участки, где слышала журчание, словно под снегом, невидимая, бежала вода. В других местах огромные влажные сугробы обваливались с древесных ветвей.
На третий день после выхода из Сьерра-Сити, сидя сгорбившись возле открытого входа в палатку и врачуя свои покрытые мозолями ноги, я сообразила, что вчера, оказывается, было Четвертое июля. Тот факт, что я живо представляла себе, чем занимаются сейчас без меня не только мои друзья, но и добрая доля населения Соединенных Штатов, заставил еще острее почувствовать свое отчуждение. Несомненно, у них там вечеринки и парады, они обгорают на солнце и жгут фейерверки, пока я одна здесь, в этом холоде. На мгновение я увидела себя со стороны и сверху – крохотную точку на фоне огромной массы зеленого и белого, не более и не менее значимую, чем любая из безымянных птах на деревьях. Здесь могло быть четвертое июля или десятое декабря. Эти горы дней не считают.
На следующее утро я шла по снегу несколько часов и наконец вышла на прогалину, на которой лежало огромное поваленное дерево. На его стволе не было ни снега, ни ветвей. Я сбросила рюкзак и вскарабкалась на ствол, оцарапавший меня шершавой корой. Вытащила из рюкзака пару полосок вяленой говядины и уселась, запивая ее водой из бутылки. Вскоре краем глаза я заметила рыжее пятнышко: на полянку, неслышно переставляя лапы по снегу, выходил лис. Он смотрел прямо перед собой, не глядя на меня, казалось, даже не сознавая, что я здесь. Когда лис оказался прямо передо мной, может быть, метрах в трех, он остановился, повернул голову и миролюбиво посмотрел в мою сторону, не встречаясь со мной глазами, но принюхиваясь. Он был одновременно похож и на кошку, и на собаку: мордочка заостренная и компактная, тело напряженное и бдительное.