Однажды вечером я остановилась на ночевку, содрала с себя пропотевшую одежду, натянула все остальное, что у меня было, и быстро приготовила себе ужин. Как только его съела, забралась в спальный мешок, продрогшая до костей, слишком усталая даже для чтения. Я лежала, свернувшись в позе эмбриона, натянув шапку и перчатки, и не могла сомкнуть глаз всю ночь. Когда солнце наконец встало, градусник показывал –3, и моя палатка была покрыта тонким слоем снега. Вода в бутылках замерзла, хотя они и лежали в палатке рядом со мной. Сворачивая лагерь, жуя протеиновый батончик вместо обычной утренней гранолы, смешанной с заменителем молока, я снова стала думать о матери. Она уже несколько дней маячила в моих мыслях, все время с тех пор, как я вышла из Эшленда. И теперь, наконец, в тот день, когда выпал снег, ее присутствие ощущалось здесь несомненно.
Было восемнадцатое августа. Ее день рождения. Если бы она дожила, ей в этот день исполнилось бы пятьдесят.
Она не дожила. Ей не исполнилось пятьдесят. Ей никогда не будет пятьдесят, думала я, идя дальше под холодным и ярким августовским солнцем. Если бы только тебе исполнилось пятьдесят, мама, если бы! – думала я с возрастающей яростью, прокладывая себе путь сквозь кусты. Я просто кипела от ярости из-за того, что мама не дожила до своего пятидесятого дня рождения. Меня переполняло осязаемое желание ударить ее по лицу.
Ее прошлый день рождения не вызвал во мне таких чувств. Все предыдущие годы я не ощущала ничего, кроме печали. В первый день рождения без нее – в тот день, когда ей исполнилось бы сорок шесть, – я рассыпала ее прах вместе с Эдди, Карен, Лейфом и Полом на маленькой, огороженной камнями клумбе, которую мы разбили в ее честь на нашей земле. В три последовавшие дня рождения я только плакала, молча слушая подряд весь альбом Джуди Коллинз «Краски дня», и каждая его нота проникала в каждую мою клетку. У меня хватало сил слушать его только раз в год, ради всех воспоминаний, связанных с матерью, которая любила ставить этот альбом, когда я была ребенком. От музыки возникало такое ощущение, что мама рядом, в комнате… Вот только ее там не было и никогда больше не будет.
Теперь, на МТХ, я не могла позволить ни строчке из этого альбома проникнуть в меня. Я стерла из своей памяти все до единой песни, с бешеной скоростью заставив вращаться невидимую перемотку, заставляя свой разум умолкнуть. Это был непятидесятый день рождения моей матери, и песен не будет. Вместо этого я ускорила шаг и шла мимо высокогорных озер, пересекала гигантские блоки вулканической лавы, пока ночной снег таял на морозоустойчивых диких цветах, росших между камнями. Я шла быстрее, чем когда-либо прежде, и в голове одна за другой всплывали немилосердные мысли о матери. Умереть в сорок пять лет – это был всего лишь наихудший из ее проступков. На ходу я составляла список остальных, скрупулезно подсчитывая их в уме: