А понадобится ли он мне? – гадала я вяло и мрачно, плюхнувшись обратно на постель. Самое время поужинать, но я была слишком взволнована, чтобы ощущать голод, и одиночество неуютно плескалось в моем желудке.
На самом деле я никогда не ходила по безлюдной местности с рюкзаком за плечами и ни разу не ночевала там. Ни единого раза.
– Ты наконец получила то, чего хотела, – сказал Пол, когда мы прощались с ним в Миннеаполисе десятью днями раньше.
– Что именно? – спросила я.
– Одиночество, – ответил он и улыбнулся, а я смогла в ответ только неуверенно кивнуть.
Да, именно этого я и хотела, хотя одиночество было не совсем тем словом. Что мне требовалось, когда речь шла о любви, – это, казалось, невозможно объяснить. Кончина моего брака была долгим процессом, который начался с письма, прибывшего через неделю после смерти матери, хотя его истоки уходили еще дальше.
Письмо было адресовано не мне. Полу. Как бы ни была свежа тогда моя скорбь, я все же взволнованно бросилась в нашу спальню и протянула ему письмо, и вот тут-то заметила обратный адрес. Оно было из университета Нью-Скул в Нью-Йорке. Когда-то, в другой жизни – которая у нас была всего три месяца назад, в те дни, когда я еще не знала о том, что у моей матери рак, – я помогала ему собирать документы и подавать заявление в магистратуру по специальности «политическая философия». Тогда, в середине января, мысль о том, что мы будем жить в Нью-Йорке, казалась мне самой восхитительной мыслью в мире. Но теперь, в конце марта – когда он вскрыл письмо и воскликнул, что его приняли, а я обняла его и всячески старалась сделать вид, что меня радует эта хорошая новость, – я почувствовала, что раскалываюсь надвое. Одна женщина – та, которой я была до смерти мамы. Другая – та, которой я стала теперь. И прежняя жизнь красовалась на поверхности моей личности, как синяк. Истинная «я» скрывалась под ним. В прежней жизни я знала, что в июне буду защищать свой диплом бакалавра, а спустя пару месяцев мы уедем. Что мы снимем квартиру в Ист-Виллидж или Парк-Слоуп – тех местах, которые я могла только представлять себе или читать о них. Что я буду носить броские пончо с очаровательными вязаными беретами и крутыми сапожками, становясь писательницей – на тот же «романтически бедняцкий» лад, как и многие из моих литературных героев и героинь.
Я испытывала влечение к другим мужчинам с тех пор, как мы поженились, но держала его под контролем. Больше я не могла этого делать.
Все это было теперь невозможно, что бы там ни говорилось в письме. Моя мама умерла. Моя мама умерла. Моя мама умерла. Все, что я воображала о себе, исчезло в трещине ее последнего вздоха.