— Конечно…
Предсказуемость ответа, «я догадывалась, конечно… у меня сейчас такая неразбериха в личной жизни… не могу ответить на твои чувства…» Взаимная неловкость, несколько виноватый взгляд обычно насмешливых зеленых глаз. Что-то сказать в ответ, пошлейшее «остаться друзьями» как капитуляция, вспотевшие ладони и сухость во рту. Замерзший металл автомобиля, ледяная кожа салона, бегство…
Все не так сделал. Но некоторые слова надо выпускать наружу, иначе они порвут тебя изнутри.
Пустая дорога в степи, застывшая подвеска нехорошо стучит на буераках федеральной, мать вашу, трассы, «У тебя виски остался?.. буду через двести пятьдесят километров… и надо будет много…»
Сейчас разложат по полочкам, спокойно и последовательно все объяснят, доказательно убедят в безнадежности и бесперспективности.
— Итак, надеюсь, теперь-то наваждение прошло? Могу я тебя поздравить?
— Нет, не можешь. Наваждение не прошло, поздравления не принимаются.
— Господи, что же еще тебе непонятно?
— Во-первых, женщина, которая мне последний раз говорила: «Я не могу ответить тебе взаимностью, хоть ты мне и симпатичен», ну и все такое, через не слишком длинный промежуток времени стала моей женой!
По дороге придумалась красивая фраза, которая как бы нивелировала. Как бы переворачивала и меняла.
— Ага, только ничем хорошим та история не закончилась, или я ошибаюсь? Все, приди в себя, выбери молодую хорошую девочку, она на тебя молиться будет и тапочки приносить.
— И мхом порасти? Спасибо, не хочется.
— А я вот понял, чего хочу. Синий паспорт, сумма с шестью нулями на счету и маленькая яхта с портом приписки Лимассол. Или Мармарис. Осень на Средиземноморье — это, знаете ли, прекрасно!
— Знаю.
— Самое острое ощущение счастья было у меня, когда я гулял с будущей еще женой по набережной октябрьского Мармариса. Я подумал тогда, что мечта всей жизни, кажется, осуществилась, я буквально всей кожей впитывал счастье и упивался им. И теперь я хочу вернуться туда. Я хочу только покоя.
— Извини, но стремление к покою есть стремление к смерти, как ты знаешь.
Двенадцатилетний бурбон делает свое дело, утреннее солнце в окне гостиничного номера, от которого не спасали шторы, слепит уже не столь сильно.
— Да, знаю. Но все, чего я хотел в юности, все сбылось. И позавтракать в «Ротонде» за тем же столиком, за которым завтракал Хэмингуэй — это не романтическая несбыточность, а всего лишь вопрос времени на оформление шенгена.
— Только стихи так не пишутся. Когда осень в Мармарисе и счет, и маленькая яхта, и жена, добрая и ласковая.
— Я не хочу больше писать стихов, вот в чем дело.