Но гораздо больше, чем творить самой, Маргарите нравилось критиковать чужое творчество. Она делала это вдохновенно, пламенно, запоем; с присущей ей тщательностью отличницы она искала недостатки в чужих работах и всегда находила.
— Это похоже на водоворот, который образуется, когда из раковины уходит вода, — продолжила Маргарита осаждать рисунок Роберта. — Причём в воде плавает разный мусор. Ты рисуешь очень красиво, с этим не поспоришь, но твоим картинам не достаёт концептуальности…
— Ты достала умничать, Рит! — за Роберта низким уже почти совсем взрослым мужским голосом вступился Марк, высокий и широкий в плечах парень, который ходил в художественную студию только потому, что ему нравилась Марина. Рисовал он кое-как; большую часть времени на занятиях он бродил между мольбертами своих товарищей, заглядывая в них, давал шуточные или не очень советы, как надо рисовать, слушал музыку в наушниках и жевал жвачку.
— Лично мне было бы обидно выслушивать такое. У критика должны быть исключительно развиты чувство меры и чувство такта, — сказала Роза, девочка, похожая и лицом и телом на еврейского мальчика-недокормыша, — он должен уметь нащупать ту грань для каждого автора, которую ни в коем случае нельзя переходить. Критика необходима для развития таланта, это аксиома, но её строго нужно дозировать; большим количеством критики можно отравить даже сильный талант — человек банально отчаится и перестанет делать попытки. …Хотя из него, вероятно, что-нибудь бы вышло, если бы неразумная критика не отбила у него напрочь охоту к творчеству.
— Я с тобой не согласна, — сказала Маргарита, недовольно наморщив носик, — если человек может бросить, значит, ему не особо и нужно это творчество. Слава богу, что на свете есть критики, которые регулярно пропалывают плодородные поля всевозможных «творцов». Не то слишком много развелось бы у нас гениев.
— И ты, значит, из этих доблестных героев, грудью стоящих на страже у врат в мир чистого искусства и зорко следящих, чтобы никакая случайная ушлая бездарь туда на кривой козе не въехала…
— Не ругайтесь, девочки, — тихо сказал Роберт.
Ажиотаж вокруг его рисунка постепенно утихал, как унимается огонь в костре, куда бросили бумагу, по мере её сгорания. Через несколько минут кроме Кирилла у стола никого не осталось. Кирилл стоял над рисунком, и, как всегда, молча страдал: ядовитая плесень зависти отвоевала сегодня очередную пядь его духовной земли.
— Что же ты все-таки изобразил? — спросил он.
— Смертинет, — честно ответил Роберт.