Но я не услышу этого, — лишь только звезды, сверкающие в ледяном мраке, безнадежно далекие, может быть, равнодушно мигнут при этом звуке. Лишь только звезды, ибо это будет их мир — освещаемый космическим светом, немеркнущим, холодным, мир застывшей бесконечной ночи, в котором рассвета не будет никогда. Это будет мир тишины, вечного безмолвия, где курганами рассыплются города, и песком осыпятся курганы, и все дороги поведут в никуда…
Я не увижу всего, это не мои дороги, а его, чей путь — Время, Дорога Вечности, дорога без начала и конца. Я смотрел вслед Ангелу-Страннику, тающему в темно-синей дали, уходившему, куда уходила ночь, и покачал головой. Прощай, у каждого своя судьба, ты сам это сказал…
А затем вздохнул и неизвестно чему улыбнулся:
— Значит, это была не греза, не сон…
…Петька-холодильщик в ту ночь всё-таки замерз, — я думал, мне только показалось будто он упал на углу, но его там и нашли. Об этом я, правда, узнал только в день похорон.
В то утро, накачавшись обезболивающим, я вышел на улицу. Кто знает, много ли осталось ходить самому? Я решил, пока смогу — надо выходить. А вынести и так вынесут — вперед ногами, — и меня не спросят. Да и не мог я уже смотреть на одни и те же стены, не мог видеть глаз матери, даже не заплаканных или укоряющих, а застывших от безысходности в страшном молчании.
Злой и усталый, а полностью снять боли не удалось, я ковылял по улице, а вокруг текла обычная городская жизнь: спешили прохожие, детвора кидалась снежками, дворники посыпали тротуары песком, возле урн ссорились за крошки-семечки голуби с воробьями. Впереди, пошатываясь, шел пьяный.
— Э-эх! — раздался голос, осуждающий и сожалеющий одновременно. — Напьются, а потом всё ходют тут, бродют.
Я оглянулся: на скамейке, у входа во двор, сидела пожилая полная женщина, укутанная в пуховую шаль. Сурово поджав губы, она неодобрительно покачала головой.
— И когда только успевают?
И, заметив, что я остановился, обратилась ко мне:
— Вот побродит так, побродит и свалится где-нибудь. Один недавно так добродился.
У меня неприятно кольнуло в сердце.
— Кто? — я почему-то слегка побледнел. — Кто добродился?
— Да был тут один, — она пренебрежительно махнула. — Может, сами знали, холодильщиком подрабатывал. Его так и кликали: Петька-холодильщик.
Я вздрогнул.
— К-к-как?
И скривился от прострела. Женщина повторила, и в голове всё закружилось, я скрипнул зубами, — перед глазами пронеслись: ночь, фонари, пьяный. А та продолжала болтать без умолку.
— Когда? — я резко перебил, голос охрип. — Когда это было?