Я одевался вяло и заторможенно, — казалось, на меня кто-то смотрит, сковывая и удерживая, я чувствовал чей-то взгляд, словно бы взгляд изнутри, из ниоткуда, и я не мог оторваться от него, хотя никого не видел. Всё давалось с трудом, как в тяжелом сне, когда хочешь двинуться и не можешь, а иногда я и вовсе цепенел, только потом замечая, что остановился. В такие мгновения я чувствовал, как замирает само время, застывая бесконечными секундами-каплями, как холодеют ладони и начинает покалывать в пальцах, а в голове — звенеть тишина. Я знал, сегодня что-то будет, но мне было всё равно, — то страшное, завораживающее спокойствие, что пришло в странном позавчерашнем сне, не отпускало и сегодня.
Я долго надевал брюки, долго надевал носки, но на рубашку сил уже не хватило, и я поплелся в майке. В ванной я равнодушно взглянул в зеркало, — оттуда смотрело чужое лицо: бледное, похожее на маску, со странно заострившимися чертами и потухшим взглядом. Но я только скривил губы, — какая разница, я это или нет.
Я опустил глаза и… застыл: перед зеркалом лежала бритва. В первый миг я непонимающе таращился на нее. Это была старая опасная бритва с потемневшей ручкой в мелких пятнах и небольшой трещиной на уголке, но лезвие — хорошее: стальное, отточенное до блеска, хоть и длиннее обычного. Ее я уже видел…
…Когда Антонина Сергеевна въезжала в квартиру, — я как раз только что познакомился с ней в больнице, когда приходил к Насте, — то сразу затеяла большую уборку и попросила придти помочь, и я не отказал.
В квартире был бардак и разгром. Соседка-пенсионерка, что звонила мне, рассказывала, что слышала, как металась в тот вечер Настя, как что-то билось, гремело, кто-то смеялся. Были разбиты все зеркала: полы в ванной, прихожей и зале усеяли осколки, вещи оказались сдвинутыми или перевернутыми.
Я прибирался в зале, когда из ванной прибежала Антонина Сергеевна. Губы ее дрожали, а глаза испуганно бегали, — в руках она боязливо, двумя пальцами, держала бритву с потемневшей ручкой. На ручке — бурые пятна.
— Вот, под раковиной нашла, — она вся тряслась. — Уж и не знаю, как здесь очутилась, утром не было, точно помню. Да и знаю я бритву эту, выбрасывала уж как-то.
— Выбрасывали? Когда?
— Дяди Якова эта бритва, настиного дедушки по отцу. Тот по старинке всё брился, я же часто у них гостила, когда жив он был. А выбросила весной прошлой, когда Настя в первый раз резалась. Я тогда тоже приезжала, жила здесь, пока она в больничке лежала. А бритву тоже в ванной нашла. В крови она была, я и выбросила побыстрей, от греха подальше. Уж и не знаю, как она обратно к Насте попала.