Манграйт был в одних портах. На обнаженном торсе виднелись ожоги. Такие же на босых ступнях ног. Лицо было в синяках и кровоподтеках, но в меру. Били явно сильно, но аккуратно.
— Отвязывайте его, — скомандовал Гленард. — Собирайся, Манграйт! Поедем.
— Куда? — удивленно простонал Манграйт.
— Как куда? В Ламрах. К герцогу. Мы тут вчера арестовали десяток альвов, так они все, как один, говорят, что это ты все их нападения организовал и их на всё подговорил. Поскольку добавить к этому тебе явно нечего, то ждет тебя, дорогой мастер Манграйт, суд герцога. И не далее, как завтра в полдень, тебя, как главаря банды, вздернут на шибеницу во дворе замка Ламрах. Придется поплясать, Манграйт.
— Гленард! Я ничего не сделал! Они всё врут! Гленард!..
— Не знаю, мастер Манграйт, может и врут. Но врут складно, ничего с этим не поделаешь. Однако ж это грязные и богомерзкие альвы-мятежники, а ты уважаемый человек, известный повар, мастер своего дела, все тебя знают. Я так предполагаю, что если бы ты свое слово против их оговора сказал бы, да поподробнее, то и на виселицу они бы отправились, а не ты, да и тебя бы, глядишь, освободили бы, с учетом заслуг твоих. Но поскольку ты ничего рассказывать не хочешь, а просто отрицать всё уже глупо теперь, то я ничего не смогу сделать. Давай, мастер Манграйт, поднимайся, поедем на виселицу.
— Гленард! Я… Я всё скажу! Только не надо! Не надо! Я скажу! Всё скажу… Только отпустите меня!.. — зарыдал Манграйт.
— Ну, рассказывай, посмотрим, — кивнул Гленард, садясь на тяжелый дубовый табурет.
— Началось всё в начале зимы. Я ездил за едой в Ламрах, запасти всего по мелочи на зиму, но, специй там, соли, копченого чего. У барона деньги взял, много. Задержался с выездом, а темнело рано. Заехал в кабачок на дороге переночевать. Демоны меня попутали, выпил рюмку самогона. Потом еще одну. А там и до стакана дошло, и до другого. А потом, помню, что в кости с кем-то играл. И еще, вроде, пил. Проснулся с утра, в конюшне, продрогший, без денег и с похмелья. Первый раз в жизни со мной такое было. Дернулся было к кабатчику, так он сказал, что сам я виноват, и видел он, как я честно всё проиграл. Вышел я тогда на улицу, да так и сел на лавку рядом с конюшней. Сижу, горюю. И вдруг подошел ко мне какой-то альв.
— Как он выглядел? — перебил Гленард.
— Не очень высокий, среднего роста, светловолосый, лицо красивое… Ну, насколько мужик вообще красивым быть может. Одет в человеческую одежду. По-купечески, по-зимнему. Не богато, но достойно. Сюрко, значит, шерстяное, из тонкой шерсти, дорогое. Штаны суконные, сапоги. И плащ с капюшоном, но капюшон откинут был. Сказал, что видел вчера всё, что произошло, и о потере моей сожалеет. Но всё понимает, и готов помочь. Даст денег, а в ответ всего лишь пустяк нужен, свести его с человеком одним.