Крой за написанием рескрипта поигрывал бровями:
– Здравомыслие… избегает… битв.
Перо аккуратно плыло по бумаге.
– Кому-то надо будет передать это распоряжение генералу Челенгорму. Выдвинуться со всей поспешностью к Героям и занять холм, а также городок Осрунг и все подступы и переправы к реке, что…
Горст шагнул вперед:
– Я это сделаю.
Если дело дойдет до боя, дивизия Челенгорма окажется в нем первая. «И я буду впереди самых передних рядов. Призраки Сипани я похороню в самой сердцевине».
– Никому я бы не доверил это так охотно, как вам.
Горст ухватился за бумагу, но маршал выпустил ее не сразу, а посмотрел испытующе; свернутый лист протянулся меж ними как мостик.
– Однако помните, что вы королевский обозреватель, а не воин.
«Я ни то и ни другое. Я мальчик на побегушках, и здесь нахожусь потому, что больше мне нигде нет места. Я письмоносец в мундире. Причем в мундире, если на то пошло, испачканном. Я мертвец, который все еще трепыхается. Ха-ха! Взгляните на этого стоеросового болвана со смешным голосом! Велите, пусть он вам спляшет!»
– Слушаюсь.
– Так что обозревать обозревайте, это никоим образом не возбраняется. Но уж будьте добры, никакой героики. Не как накануне под Барденом. Война – не место для героики. Особенно такая.
– Слушаюсь.
Крой выпустил лист и повернулся к карте, меряя расстояние циркулем из большого и указательного пальца.
– Если бы мы вас потеряли, король бы мне этого никогда не простил.
«Король меня здесь бросил и думать забыл, и никто не пожалеет, если меня изрубят на куски, а мозги разбросают по всему Северу. И прежде всего я сам».
– Слушаюсь.
На этом Горст вышел обратно в непогоду, где его и поразила молния.
До нее было рукой подать – вот она, осторожно ступает навстречу по раскисшей грязи двора. Ее улыбка на гнетущем фоне слякоти сияла, как солнце. Даже, можно сказать, обжигала. В сердце полыхнуло, сладко обдав жаром кожу; перехватило дыхание. Месяцы, проведенные в разлуке, не сказались решительно никак. Он все так же отчаянно, безнадежно ее любил.
– Финри, – прошептал он с благоговейным трепетом, как какое-нибудь заклятие, опрометчиво брошенное глуповатым чародеем из сказки, – какими судьбами?
Мелькнул призрачный страх, что видение сейчас поблекнет, растворится, уйдет бесплотным образом истомленного воображения.
– Да вот, взглянуть, где там отец. Он здесь?
– Строчит приказы.
– Как всегда.
Она оглядела мундир Горста и приподняла бровь – темно-каштановую, почти черную, разделенную дождем на волосинки.
– А вы, я смотрю, все в грязи играете.
Духа не хватало даже на смущение. В ее глазах он был повержен. К влажному лицу Финри прилипли прядки волос. Жаль, что не он. «Я думал, на свете не было и нет ничего прекрасней, чем ты, но теперь ты еще красивее». Смотреть на нее он не осмеливался, и одновременно не осмеливался отвести взгляд. «Ты самая красивая женщина в мире – нет, во всей истории. Нет, ты вообще самое красивое, что было и есть. Убей же меня, убей меня сейчас, сию минуту, чтобы лицо твое было последним, что я вижу».