— Что?
Давлят опустил голову.
— Почему мы… вы ее ищете, а она… она меня нет?
— Где могла — искала. Откуда же ей знать, что ты здесь?
— Нам учитель говорил: «Кто ищет, тот находит…»
— Правильно, комиссар-заде! — сказал Мочалов, не сводя с него глаз: он только теперь осознал, какая ненависть может взрасти в душе Давлята. Этого нельзя допускать. Ни в коем случае. И он повторил: — Кто ищет, тот находит… Она не может не ждать — ведь она мать! Понимаешь, мать!
— Если она с Шо-Каримом, я не вернусь.
— А ты представь, как она страдает. Ты подумай: может, она от огорчения слегла? Нуждается в твоей помощи? Ты всегда должен любить и жалеть мать.
— Ее Шо-Карим жалеет…
Мочалов подумал, что, наверное, говорит не очень убедительно, так как сам не уверен в своих предположениях. Кто знает, может, и вправду мать Давлята счастлива с новым мужем и забыла сына? Разве мало еще матерей, которым дети обуза? Но он, Мочалов, не имеет права позволить Давляту возненавидеть мать. Отсюда не мудрено дойти и до отрицания всего святого на свете. Что бы там ни было, Давлят должен сохранить сыновние чувства к женщине, давшей ему жизнь и грудью вскормившей…
Как всегда, когда нервничал, мелко барабаня пальцами по столу, Мочалов сказал:
— Вот что, комиссар-заде. Не к лицу тебе такие речи про мать. Твой отец любил ее, должен любить и ты… Эх, мальчик, если бы ты знал, как ей сейчас тяжело!
Да, если бы Давлят знал! Если бы донесся сюда через горы, перевалы, ущелья ее голос!.. День и ночь причитала она:
— Потеряла Давлята своего, богатство и счастье, упустила милого голубя, сына-сыночка!.. Где ты, гордость моя и надежда, мой утешитель-заступник, родимый несчастный сыночек?!
Не видел Давлят ее слез, не слышал ее плача. Однако слова Максима Макаровича запомнил.
Ушла золотая осень, миновала обычная в Гиссарской долине сырая, слякотная зима, пришла буйная, звонкая весна. Все вокруг одевалось в яркие наряды. С гор, еще не расставшихся с белыми зимними шапками, устремились пенистые потоки и, замедляя в низинах свой бег, растекались по каналам и арыкам, несли жизнь на поля. В ослепительно голубом небе то и дело появлялись кучерявые облака, быстро темнели и проливались на землю шумным благодатным дождем, после которого на редкость легко дышалось, а природа казалась еще наряднее и прекраснее.
Любуясь в окно молодыми зелеными деревцами, Мочалов сравнивал с ними Давлята, которому в эту весну пошел четырнадцатый год. Он словно тоже тянулся к солнцу — заметно вырос, раздался в плечах, на худощавом лице стал пробиваться темный пушок.