— Это Шо-Карим, двоюродный брат Султана Сафоева, — сказал он.
— Тот самый?
— Он…
— А женщина кто?
— Первый раз вижу. Наверно, из тех… продающих удовольствия…
— Да-а, жаль вдову Султана, — протянул Мардонов.
Шо-Карим в это время разлил по бокалам вино и, наклонившись, стал что-то говорить своей красотке, норовя погладить то ее блестящие черные волосы, то круглое плечо. Женщина, вроде бы стесняясь, отводила его руку.
— Люди смотрят, — сказала она.
— Кто? — Шо-Карим обвел взглядом соседние столы, но в глазах у него, как видно, мутилось, он плохо различал лица и, пренебрежительно махнув рукой, громко сказал: — Не бойтесь, Бустон-хон, я сам тут шах и аллах, кто посмеет испортить нам настроение?
— Настроение не испортят, но будут глазеть, осуждая, — сказала женщина, исподтишка стрельнув взглядом в Мардонова.
Шо-Карим засмеялся.
— Осмелюсь донести, да стать мне жертвой за вас, вы мое достояние. Собственность! Как хочу, так и распоряжусь. Кому не нравится, пусть заворачивает свою арбу. Выпьем! — поднял он бокал и залпом осушил его.
Красотка Бустон-хон, судя по всему, была себе на уме. Отпив глоток и поставив бокал, она хищно прищурилась, капризным тоном сказала:
— Шесть месяцев слышу эти песни: «Мое достояние», «Радость», «Душа»… Да ведь держитесь за свою кишлачную старушку, никак не расстанетесь?
— Ха! — ухмыльнулся Шо-Карим. — Давно уже мне чужая она, радость моя.
— Так и поверила… Появляетесь, как зимнее солнышко…
— Дел по горло, дорогая моя.
— Будто здесь не найти хорошей работы.
— Э, Бустон-хон, за деньги, которые платят здесь, и кошка поленится выйти на солнышко, — хохотнул Шо-Карим и, вытаскивая из карманов смятые ассигнации, стал бросать их на стол перед женщиной. — Кто даст мне здесь столько червонцев? Осмелюсь донести, дорогая моя, я играю пачками таких, никогда не считаю. А тут придется жить от получки до получки. Меня такая жизнь не устраивает.
— Мне не деньги ваши нужны, вы сами, — притворно вздохнула Бустон, как бы машинально разглаживая и складывая перед собой ассигнации. — Устала я ждать, надоело. Сама перееду к вам.
Шо-Карим разинул рот и вытаращил глаза. Слова будто застряли в горле.
— Испугались? — усмехнулась Бустон. — Не бойтесь, я пошутила. Даже если озолотят, в ваши адские места не поеду.
Шо-Карим налил в бокал остатки вина, опрокинул в рот, заел куском остывшего шашлыка и уже не прежним самоуверенным, бахвальным, а жалобно-жалким тоном произнес:
— Озолотить могу, все равно говорите — трус…
— Не обижайтесь, дорогой, — провела Бустон своей пухлой ладонью по его красной щеке, — вы настоящий лев, раз уж сумели поймать такую газель, как я.