— Я… я хотел так, чтоб разгромить врага… не терять понапрасну людей, — с трудом вымолвил Давлят.
Хохлов резко — шинель с плеч упала — поднялся и, сунув руки в карманы ватных брюк, сказал:
— Ишь какой умник выискался! Мы ничего не понимаем, не знаем, один он академик! А что нарушен приказ, это ты понимаешь?
— Рота потеряла почти тридцать процентов личного состава…
— Знаем без тебя, лейтенант! — гневно прервал Хохлов. — Те, кто вышел из строя, кто погиб, как ваш командир Николаев, они с честью выполнили свой долг. Не в пример тебе, лейтенант!
— Товарищ полковник… — Голос Давлята задрожал, лоб покрылся холодной испариной.
Но Хохлов не хотел слушать.
— Молод еще учить, молоко на губах не обсохло! — крикнул он и без всякого перехода спросил: — Член партии?
— Комсомолец.
— Видишь, комиссар, своего комсомольца? — повернулся Хохлов к Мартынову.
Комиссар полка, промолчав, достал из кармана записную книжку и принялся что-то писать. Впрочем, полковник Хохлов не ждал от него ответа, так как тут же обратился к Тарасевичу, лицо которого потемнело:
— Заготовьте, товарищ начштаба, приказ по полку, да такой, чтоб другим неповадно было своевольничать. Мы еще посоветуемся… Комбат!
— Слушаю, товарищ полковник!
— Не слушать надо, комбат, действовать! Не терять управление боем! Крепче держать в руках ротных и взводных! Распустил! Кто скажет про тебя, что ты кадровый командир?
— Слушаю, товарищ полковник, — вновь повторил Сухарев смиренным тоном. — Будет исполнено, товарищ полковник.
— Можете идти! — махнул Хохлов рукой, и это касалось не только Сухарева, но и Абдуллина, и Давлята Сафоева.
Когда они покинули землянку, встал комиссар полка Мартынов. Он заложил руки за спину, медленно прошелся взад-вперед и сказал Хохлову:
— Не тот взял тон, Иван Петрович, прямо скажем — не тот.
Хохлов вскинул брови, нервно ответил:
— Нянчиться должен?
— Владеть собой. На криках и угрозах далеко не уедешь.
— Я с гражданской в армии, комиссар! — выпятил Хохлов грудь, украшенную тремя орденами и медалью «XX лет РККА». — Не меня учить, как обращаться с подчиненными.
Мартынов слегка поморщился.
— Честь и слава, что долго служил и столько наград заслужил, — сказал он. — Но это не значит, что гарантирован от ошибок.
— Каких? Нетерпимость к нарушителям приказа — это, что ли, называешь ошибкой? Да его, сукиного сына, расстрелять мало!
— А понять не надо?
— Что? — Хохлов плюхнулся на табурет и уставился на Мартынова своими круглыми, с желтоватым оттенком, немигающими глазами.
— Лейтенант виноват — должен был прежде согласовать решение. Но двигало им стремление сберечь живую силу, не допустить напрасных потерь. Ведь было ясно, что атака захлебнулась. К чему же держать людей под огнем?