Татьяна Петровна стояла перед ним бледная, как покойница, с широко раскрытыми глазами. Она была уничтожена.
— И это правда, действительно правда? — спросила она задыхающимся голосом, вся дрожа от охватившего ее волнения.
— Даже ваш честнейший крестный отец, — сделал Семен Семенович ударение на эпитете, — который ведь никогда не лжет, как он уверяет всех, не может сказать вам, что это неправда.
— Кто же мой отец? Кто мой отец? — простонала она.
— Это опять другая история… — хладнокровно продолжал он. — Вы, вероятно, слыхали старую историю об убийстве, совершенном более двадцати лет тому назад близ высокого дома?
— Да, я слышала об этом… — упавшим голосом отвечала она.
— Убийцей оказался Егор Никифоров, из поселка.
— Егор Никифоров… — бессмысленно повторила она.
— Он был приговорен к пятнадцатилетней каторге и сослан в Якутскую область… Если он не умер, то живет там до сих пор.
Несчастная начала уже догадываться, но все же спросила, затаив дыхание:
— И он?..
— Ваш отец… — отчеканил Семен Семенович.
Татьяна Петровна с глухим криком, без чувств упала на пол. Он холодно посмотрел на нее.
— Ну, от этого она не умрет! — равнодушно заметил он и быстро вышел из беседки.
Когда Татьяна Петровна пришла в себя, она приподнялась с пола и дико оглянулась по сторонам.
Она вспомнила все. Скорее упав, нежели сев на скамью, она закрыла лицо руками и горько зарыдала.
Что она чувствовала, невозможно описать. Ей казалось, что она находится в каком-то пространстве, летит в какую-то пропасть, тщетно ища точку опоры.
Ее не было.
Она уже считала себя покинутой всеми, отверженной, выгнанной из дома, где она провела счастливое детство и раннюю юность.
Подобно громовым ударам раздавались в ее ушах слова:
— Ты дочь Егора Никифорова, ты дочь убийцы, дочь каторжника!
Фамилия, которую она носила, не принадлежала ей. Она украла ее! Ее кормили, ее воспитали из жалости. Она крала то уважение и те ласки, которыми ее окружали.
Сердце ее разрывалось на части.
Наконец, собравшись с силами, она встала и медленной, неровной походкой пошла в дом.
— Что случилось? Вы бледны как смерть, барышня! — встретила ее вопросом горничная.
— Ничего! — отвечала она печально. — Ничего!
Она пришла к себе наверх. Она хотела было заглянуть в кабинет ее отца, теперь мнимого отца, остановилась у двери, но не решалась переступить порога.
Войдя к себе, она заметила свежий букет полевых цветов, который имел обыкновение ежедневно приносить ей нищий Иван.
Она горько улыбнулась.
— Все, все, даже старик Иван считают меня за дочь Толстых. Ее думы унеслись далеко, на известную ей только понаслышке каторгу… Она видела своего отца, бледного, худого, измученного раскаянием. Она слышала звон его кандалов, этот звон страдания и муки.