— Наконец-то ты приказал засыпать этот старый колодец, — сказал Толстых, глядя на привезенный рабочими воз мусора. — Но откуда ты возишь мусор?
— Из поселка. Это мусор от перестройки избы Егора Никифорова.
Петр Иннокентьевич удивленно вскинул на него глаза.
— Ты перестраиваешь заново эту избу?..
— На днях она будет готова…
— Что это значит, Иннокентий? Не собирается ли Таня уехать от нас?
— И не думает.
— К чему же тогда ты строишь избу?
— Таня этого хочет…
— Зачем?
— Она надеется, что Егор Никифоров вернется…
— Бедная! — вздохнул Толстых, качая головой. — И я когда-то на это надеялся, но уже давно перестал об этом думать, как не надеюсь уже более увидеть свою бедную дочь… Справедливый Господь осуждает меня пить до дна чашу горечи… Я заслужил это, но это тяжело, Иннокентий, очень! Почему невинные должны страдать вместе с виновными? Сейчас, когда я шел сюда, коршун пролетел над моею головою и зловеще каркнул… Не предзнаменование ли это?
— Суеверие… — заметил Гладких.
— Нет, нет, у меня предчувствие, что скоро умру, не поцеловав своей дочери, не благословив ее ребенка. Как прекрасен Божий мир, и как мрачно на душе моей! У меня несметное богатство, а я найду один покой в могиле… В чьи руки попадет, Иннокентий, после нашей смерти это богатство, добытое, большей частью, твоим трудом?
— Надеюсь, в настоящие…
— Ты все еще надеешься?
— Теперь более, чем когда-либо…
— Что ты сказал? Ты так странно глядишь! Ты что-то знаешь?
Голос Толстых прерывался.
— Я завтра еду в К… — продолжая улыбаться, сказал Гладких.
— Моя дочь в К.?
— Она? Нет! Но там ее сын, Борис!
— А Мария?
— Для начала я нашел только ее сына. Довольствуйся и этим и благодари за это Бога!
— Ты прав! Боже, благодарю Тебя! Как хороши радость, надежда… Как сильно бьется мое сердце! Я как бы сразу помолодел на двадцать лет.
Гладких глядел на него и улыбался. Он не сказал ему всего — он умолчал об Егоре Никифорове и о том, что Татьяна Петровна знает все.
Вечером в тот же день Иннокентий Антипович, Егор Никифоров и Татьяна Петровна решили, что Егор Никифоров будет некоторое время продолжать играть роль нищего и поселится в старой сторожке за садом, в которой с тех пор, как прииск отошел в глубь тайги, не жил никто.
В этой сторожке он будет все же ближе к своей дочери во время отъезда Гладких в К.
На другой день утром Иннокентий Антипович сел в тарантас, который должен был отвезти его в К.
— Приезжай скорее, — крикнул ему из окна Петр Иннокентьевич, — и привези мне моего сына…
Этот внезапный отъезд Гладких и эти странные слова Петра Иннокентьевича не миновали ушей и языков прислуги, горячо обсуждавших это обстоятельство. Особенно волновалась прачка Софья. Она была из поселянок и слыла между прислугой за ученую. На самом деле она была грамотна и даже начитанна. Наружностью, впрочем, она похвастать не могла, хотя, как все дурнушки, считала себя красавицей и прихорашивалась по целым часам перед зеркалом.