Ногти впились в хрящ, бедный мясом; Брон сделал танцевальное движение.
– Слушай мудрую мамочку, – прошелестела Ши. – Не будь снобом. Выморков изверился, устал, его ничто не греет. Идол, которому он поклонялся, жаден и глуп. Он требует поножовщины и мужеложства. Выморков пытался вести агитацию в городе, но его поймали и предупредили, что если он еще хоть раз откроет рот… короче, он совсем упал духом. Голодает, побирается, ест крыс и собак – что ему за радость быть человеком?
– Я не против, – начал оправдываться Брон. – Просто я думал, что изгои изгоям рознь. Почему непременно сектанты? Почему не гений какой-нибудь непризнанный, светлый?
– Потому что гению хорошо, пускай его и гонят отовсюду. Гений с таким, как ты, из одного стакана не выпьет.
Кашлянул Вавилосов, о котором забыли.
– Милостивые государи, – пролепетал он тревожно. – Я, соглашаясь вас принять, не рассчитывал…
Он покосился на окно, за которым Выморков уже беседовал с незнакомым мужчиной лет тридцати пяти, совершенно седым. Мужчина привалился к забору и говорил отрывисто, односложно; губы же Выморкова двигались веско и степенно.
– Вот и Горобиц, – равнодушно заметила Ши, не обращая внимания на Устина. – Глубоко травмированный человек. Он бы рад остаться человеком, но кое-что увидел… однажды ему кое-что показали… кто он такой там, внутри…
– что-тоже с Луны? – осведомился Познобшин.
– Нет, отсюда… Но он, конечно, предпочел бы Луну.
Вавилосов стоял с потерянным видом. Тенор пел. Устину вдруг показалось, что он больше не властен ни над патефоном, ни над самим домом. Ему почудилось, что пришли настоящие хозяева. В следующую секунду он хотел возмутиться, но передумал. Его тянуло к Ши. Знаки, которые она ему делала, не оставляли никаких сомнений. Устин краснел, испытывая странную гадливость, от чего вожделение только нарастало. И он, как ни старался, не мог угадать дальнейшего развития событий. Мысли его зациклились на свальном грехе дальше этого фантазия Вавилосова не шла. Но ему хватало и свального греха; два эти слова кружились каруселью в голове, расшвыривая прочие мысли и не являя ни единой картины – какие-то плоские черно-белые фигуры, катающиеся клубком, в котором сливаются лица.
Выморков тяжело поднялся, повернулся к лесу задом, а к дому передом, и замер, неприятно улыбаясь. Горобиц бросил взгляд на часы и позвонил в звонок.
Ши булькнула, выплюнула на ладонь кровь и прищурилась.
– Это мои друзья, – обратилась она к Вавилосову капризным голосом. Но черные глаза глядели весело. Устин увидел, как она, тайком от Брона, подносит палец к губам. – Впусти их.