То ли развернуть её, перегнуть через стол и разорвать в клочья треклятое кружево, сделать всё то, о чём мечталось с первого дня знакомства. Он задрал платье ещё выше, безжалостно сминая ткань у самой талии, смело запустил руку в трусики, не встретив никаких возражений. Под ладонью было тепло и влажно, не оставляя никаких сомнений в том, что все эти «стрёмные игрища» Билли очень даже по душе. Он всего-то погладил её там, как она уронила голову ему на плечо, а острые зубки сжались на шее, заглушая тихий стон.
— Значит, сопротивляешься? — усмехнулся Макс, наклоняясь к аккуратному ушку. Обвёл языком мочку, куснул несильно, прежде чем прошептать, из последних сил стараясь делать вид, будто ведёт в этой игре: — Либо говори «нет», детка; либо раздевайся, пока я не порвал твои модные тряпки, и поворачивайся.
Билли тихонько хмыкнула и невыносимо наглым тоном заявила:
— Тебе надо — ты и раздевай.
Ну и вот как на это реагировать?
Макс, быть может, и раздел бы. Да только терпения не было совсем, руки немилосердно тряслись, его всего потряхивало, и от образа сурового некроманта не осталось и следа. Он гладил, сжимал, целовал свою несносную шельму, пытался расстегнуть пуговицы на вороте, чтобы добраться до восхитительной груди, манившей так давно. В итоге оторвал и понял, что такими темпами Билли придется выходить из его кабинета голой, чего он никак не мог допустить, даже в таком далёком от разумности состоянии. Пришлось спешно разворачивать её спиной к себе, задирать юбку, коленом разводя в стороны длинные ноги. Трусикам повезло меньше, чем платью, — их Макс всё же разорвал.
И не выдержал. Сжал упругую ягодицу сильно, шлёпнул по ней звонко, с оттяжкой, с удовольствием наблюдая, как краснеет светлая кожа. Билл предсказуемо дернулась и даже попыталась возмутиться, да только кто бы ей позволил? Рука будто сама собой вцепилась в волосы, потянула, заставляя приподнять голову. Наверное, это было слишком грубо, но сейчас было малость не до неспешных ласк.
Не когда перед глазами будто всполохи пламени пляшут, а в голове — ни одной мысли о чём-то, кроме Билли-шельмы. Кабинет, работа, проблемы с Хоган — к демонам их всех, весь этот бардак, по крайней мере сейчас, когда она рядом. Под ним.
Когда шепчет едва слышно какую-то ерунду, выгибается так, что хочется запомнить навсегда. Когда царапает столешницу, оставляя борозды на дереве. Когда стонет так, что наверняка слышно через все заглушающие.
И почему, подери Бездна, он готов не отпускать Билли целую вечность, даже после того, как перед глазами будто сотня огненных заклинаний проносится?