— Не волнуйся, девочка, как-нибудь доеду. Вот уберу Шурину могилку и начну собираться.
— Здравствуйте, Таня! Меня зовут Люся, — быстро проговорил высокий жеманный молодой женский голос, слегка раскатывая «р» и проглатывая «л». — Я… как бы вам сказать… я — жена вашего отца.
Татьяна молчала.
— Алло! Вы слышите?
— Да, да, — поспешно сказала Татьяна. — Слышу. Как вы меня нашли?
— Не важно. Это нетрудно. Вы давно с ним не виделись…
— Давно? Лет сорок, — насмешливо вставила Татьяна, успевшая прийти в себя.
— Простите. Он просил вас найти и передать… понимаете, он очень болен и… Может быть, вы его навестите в больнице?
— Навещу. Давайте адрес.
Она записала адрес и тут же повесила трубку, не слушая картавого клекота на том конце провода.
— Кто? — спросила мать, крутившаяся тут же.
— Жена отца.
Лицо матери окаменело. Она повернулась и ушла в свою комнату, плотно прикрыв дверь. Через полчаса появилась на кухне.
— Интересно, какая по счету, — язвительно сказала мать, как будто никуда не уходила, но взгляд ее был так напряжен, что казался мертвым. — Чего хотела?
— Отец болен. Просит навестить.
— Пойдешь?
— Пойду.
— Ну, как хочешь. Когда соберешься, мне не говори.
Татьяна собралась назавтра.
Палата была огромная, десятиместная. Пахло влажным бельем и немытым мужским телом. Татьяна топталась у двери, пыталась разглядеть лица на серых подушках. Отца она не узнавала, да и узнать не могла.
— Вы к кому, девушка? — спросил дедулька с крайней койки.
Татьяна назвала фамилию. Дедулька махнул костлявой рукой куда-то в сторону.
Отец лежал у окна, запрокинув голову на низкой подушке, и глядел в потолок. Кадык, поросший густой седой щетиной, ходил вверх-вниз на тощей жилистой шее. «Сейчас подавится», — подумала Татьяна. Она села рядом на стул и вытащила из пакета яблоки. Как позвать? Вот проблема — как позвать? Папа? Невозможно. Отец? Тоже. Просто: «Я пришла»? Глупо. Она кашлянула. Отец оторвался от потолка и перевел на нее мутные лужицы глаз.
— А, это ты, — сказал он так, будто они только вчера расстались. — Как дела?
— Хорошо. Вот, яблоки тебе привезла.
Отец посмотрел на яблоки и вдруг улыбнулся.
— Не знаю, разгрызу ли.
Он взял одно яблоко, и Татьяна вспомнила. Большой палец с круглым гладким ногтем, которым отец, смешно выворачивая руку, стряхивал пепел с папиросы. У этого незнакомого человека был палец из детства. Она закрыла глаза и увидела картинку из детства: высокий человек в гимнастерке, чай в розовых фарфоровых чашках, похожих на лепестки диковинного цветка, у бабушки горят щеки; повернувшись к высокому человеку, она заглядывает ему в глаза, гладит широкую мужскую руку с папиросой, зажатой между указательным и средним пальцами, суетливо пододвигает пепельницу, подливает чай, стуча носиком чайника о край чашки; на пороге появляется мать, бледнеет, резко разворачивается и уходит к Белкиным, в соседнюю комнату, и там сидит на чужой кружевной постели, похожей на торт с меренгами, сгорбившись и закрыв лицо руками. Татьяна вспомнила, но все равно не узнала. Тот, кто лежал сейчас перед ней на кровати, задрав к потолку щетинистый кадык, был чужой, чужой, чужой. И никаким другим быть не мог.