«Почему так долго? — с дежурным недовольством спросит Леонид. — У меня уже все свело от голода!»
«Ты на стол накрыл?» — с дежурным равнодушием ответит Татьяна.
«Тебя ждал», — с дежурной беспомощностью пояснит Леонид.
«На стол, чтоб ты знал, накрывает не тот, кого ждут, а тот, кто ждет», — с дежурной назидательностью скажет Татьяна и пойдет накрывать на стол.
Никаких таких разговоров между ними никогда не происходило и происходить не могло. И никакого дежурного равнодушия или недовольства — вообще ничего дежурного — между ними никогда не стояло. Но сейчас, когда Татьяна брела к метро, волоча тяжелую сумку и больную ногу, когда хваталась за железные перила замерзшей рукой и безуспешно пыталась поустойчивей пристроить ногу на оплывшие ледяные ступеньки, ее измученное воображение именно так представляло возвращение домой.
В метро она плюхнулась на сиденье, вытянула ногу и закрыла глаза. Перед глазами плавали огненные круги. Мучнистое лицо в черном платочке, склонившись над Татьяной, шамкало беззубым ртом и мелко бормотало:
— Обратно тебе, девушка, обратно, туда не ходи, сюда ходи.
— На кладбище! — грозно командовал Рудик, тыкал пальцем куда-то в сторону и укоризненно качал меховой опушкой на голове, мол, что же это вы, девушка, задерживаетесь с таким важным делом. — Сарочка, сообрази!
— А свеженького! — ласково пела Сарочка и протягивала Татьяне граненый стакан с водопроводной водой. — Левочка так любит свеженького. Чудный мальчик, просто чудный!
— Езжайте к тете Доре! — на чисто русском языке строго говорил остроносый араб в пестром платке, обмотанном вокруг головы, медленно расплываясь и превращаясь в тетку Муру. — И отдайте ей сто долларов! Пусть заплатит за хор!
Поезд резко затормозил, Татьяна подпрыгнула на сиденье, мотнула головой и проснулась. Напротив мирно похрапывал молоденький солдатик. Больше в вагоне никого не было. «Как в том автобусе!» — подумала Татьяна, вспоминая поездку на израильские территории. Покопалась в сумке, нацепила на нос очки и вытащила на свет божий тетки-Мурино письмо. Писала тетка Мура ужасно. Коряво, разбросанно, сокращая слова и делая вставки поверх написанного. Буквы в цирковом азарте карабкались друг на друга. Строчки выплескивались за границу листа. «У тетки Муры в письмах всегда весна, — подумала Татьяна. — Половодье!» И принялась разбирать тетки-Мурины каракули.
«…ты ее, конечно, помнишь, она еще к твоему приезду сварила суп из цветной капусты. Бульончик — чистая сладость! Так теперь она ухаживает за одной очень милой пожилой женщиной и делала ей стол к девяностолетию. Женщина пригласила своего племянника из Реховота, и он был в совершенном восторге от того, как она из апельсинов и ананасов сделала часы, а стрелки выложила из зеленого лука. Только эти часы никто не ел, потому что боялись испортить красоту, и теперь они стоят у этой женщины на подоконнике и прекрасно сохранились, только пожухли чуть-чуть. Стрелки, правда, пришлось заменить, а все остальное она сбрызгивает из распылителя для глажки, когда приходит мыть эту женщину. Женщина очень довольна, как она ее моет, и даже прибавила ей пять шекелей за визит. Теперь она еще читает ей газеты. Только женщина по-русски не понимает, а она на иврите читает плохо, просто из рук вон плохо читает, но женщина все равно слушает, говорит — меня ваш голос успокаивает. А она…»