— Как дела на работе?
— Как сказать…
Это было еще одно любимое выражение — «как сказать…». Она никогда ничего не говорила прямо. На все существовало два мнения. Везде был свой минус. «Как дела на работе?» — «Как сказать. Может, ничего, может, не очень». «Интересная книга?» — «Как сказать. Может, да, может, нет». Чаще выходило, что нет. Свои отношения с миром она строила по принципу отрицания. Мир отвечал ей взаимностью.
На день рождения он принес ей духи. Торжественно развязал нелепый елочный бант, развернул хрустящую бумажку, вынул коробочку, встал на одно колено и на раскрытой ладони — как драгоценность — поднес ей. Она взяла, прочитала надпись, и лицо ее вдруг приобрело какое-то странное трагическое и упрямое выражение.
— Ты меня убил! — прошептала она.
— Убил? — Он ничего не понимал.
— Убил, — повторила она, глядя на него так, как будто он принес известие о чьей-то смерти. — Это же настоящие французские духи!
— Ну да. Настоящие. Французские. Духи.
— И как, ты думаешь, я должна относиться к тому, что ты тратишь такие деньги?
— Не знаю. Отнесись как-нибудь. Может, спасибо скажешь?
— Спасибо, спасибо. — Она помолчала. — Больше никогда этого не делай.
Больше он никогда этого не делал. Смотрел на нее с отчаянием, сжимал кулаки, разворачивался, хлопал дверью. Через день приходил снова.
А с Танечкой она его так и не познакомила.
— Почему? — допытывался он.
— Ну как ты не понимаешь! Такая травма для ребенка! Я даже не знаю, как она переживет!
— А на пятидневку не травма?
— Тсс! Тихо! — палец к губам. — Как я ей объясню?
— Зачем объяснять пятилетнему ребенку?
— Ну как ты не понимаешь?
— Если бы у тебя была собака, ты бы и ей не знала, как объяснить, — говорил он и устало тер переносицу.
Однажды не выдержал:
— Ты же всех мучаешь! Всех! И меня, и себя, и… — хотел сказать Танечку, но к тому времени имя дочери уже было под запретом.
— Человек должен мучиться.
— Зачем?
— Затем, что если не мучиться, то не переживешь жизнь. Так, проскользишь по поверхности.
— Идиотские бредни! Ты это нарочно? Нарочно, да? Скажи! — Он схватил ее за плечи, затряс.
Она улыбнулась одной стороной лица и приложила палец к его губам.
— Ну, ладно, ладно, — зашептал он, обхватил ладонями ее лицо и поцеловал в опущенный уголок рта.
С ней хорошо было мучиться.
Любочка встречала его в коридоре, забирала зонтик, отводила глаза. Кстати, именно тогда он впервые заметил: сидит на кухне немолодая женщина в коротеньком розовом халатике и кудельках, коленки, как брыли у породистой собаки, сползают вниз, посреди щек — пимпочка. Это его жена. Смешно. Иногда, хлопая входной дверью, он слышал обрывки разговора. Потом — быстрый шепот, звяканье телефонной трубки. Любочка выходила в коридор. «Матери звонила. Жаловалась», — неприязненно думал он, так и недодумав до конца, какой матери — своей или его. Какая разница?