Новое жилище обживали вместе с Лялей. Шли в магазин «Свет». Ляля указывала на белый плафон в красный горошек — для кухни. Татьяна покупала белый плафон. Шли в магазин «Мебель». Ляля шепталась с продавцом, что-то переходило из руки в руку. В назначенное время подходили к заднему крыльцу магазина. Продавец зазывал внутрь, тыкал пальцем в полированный шкаф. Татьяна покупала полированный шкаф. Шли в магазин «Ткани». Ляля щупала пестрые тряпочки, кивала одобрительно. Татьяна покупала тряпочки. Ляля шила шторы. Опыта обживания пространства у Татьяны не было никакого. А у Ляли был. Пространства у Татьяны тоже никогда не было. А у Ляли было. Представления о том, что ей нужно, а что нет, Татьяна не имела. А Ляля имела. Так получилось, что все у них одинаковое: количество комнат, количество квадратных метров, полочки в ванной, плафоны на кухне, тряпочки на окнах, шкафы, диваны, посуда. Ляля специально объездила всю Москву, чтобы найти для Татьяны столовый сервиз — такой же, как у себя. Татьяна сервизу радовалась, и шторам радовалась, и плафонам, и полированный шкаф был прекрасен, и диван-раскладушка с дыркой посередине, куда каждую ночь скатывался Леонид, казался царским ложем. Начиналась новая жизнь. Своя. Собственная.
Мать и Марья Семеновна приходили почти каждый день. Сталкиваясь в коридорчике, отскакивали друг от друга, как однозарядные частицы. Неожиданно обе оказались в одинаковом положении. Теперь не Евдокия Васильевна приходила к Марье Семеновне в гости. Теперь не Марья Семеновна принимала Евдокию Васильевну. Теперь и та и другая звонили Татьяне, прежде чем приехать, и толклись на чужой кухне. Татьяна говорила: «Да, конечно. Мы ждем!» А могла сказать: «Нет, сегодня не надо, мы заняты». Не говорила, но могла. И они обе знали, что могла. И всегда об этом помнили. Эти отчужденность и отстраненность от жизни Татьяны и Леонида, вдруг так четко обозначившиеся и определенные штампом в паспорте о прописке и местом жительства, делали Марью Семеновну и Евдокию Васильевну равнозначными и равноправными. Равноправными в своем бесправии. За восстановление прав надо было бороться. Была объявлена война. Марья Семеновна приносила помидоры. Евдокия Васильевна хмыкала, бежала на рынок и покупала в два раза больше. Евдокия Васильевна чистила картошку. Марья Семеновна неодобрительно качала головой и тушила капусту. Марья Семеновна покупала Катьке зимнее пальто. Евдокия Васильевна занимала очередь в «Детском мире», стояла ночь и приносила цигейковую шубу. Евдокия Васильевна садилась смотреть фигурное катание. Марья Семеновна подходила и переключала на программу «Время». Свои права на чужую жизнь — для них естественные и неотъемлемые — они выгрызали с оголтелостью и жадностью отставников. Разница все же была. И существенная. Она состояла в том, что Марья Семеновна, покидая поле боя, ехала к Ляле и Мише, а Евдокия Васильевна — в пустую коммунальную каморку. Ей не на ком было компенсироваться.