— Попрошу, друже, не делать мне комплиментов — я не девушка.
Оба дружно рассмеялись. Но вдруг Сапиго побледнел, лицо его перекосилось от боли. Белкания кинулся к Сергею, сорвал повязки на ноге и ужаснулся.
Что же вы мне сразу не сказали? У вас все признаки гангрены!
Сергея поместили в трехместную палату. Заживала рана медленно. Часто по ночам он не спал, горел в жару. Но никто не слышал от Сергея жалоб.
В разоренной немцами школьной библиотеке он брал книжки и читал. И много, очень много писал — на клочках бумаги, на листиках ученических тетрадей. Писал днем, а больше ночью, при трепетном свете коптилки. Кто знает, быть может, и письмо, адресованное редакции, начиналось в такой тетрадке в один из тех дней. Сергею говорили: опасно держать при себе записки. Немцев в селе нет, но есть полиция, могут и гитлеровцы в любую минуту нагрянуть. Но Сапиго все-таки писал. Он понимал, что сейчас бессилен, что ничем не может наносить удары по врагу, и находил моральное удовлетворение в том, что наперекор, назло всем опасностям писал обо всем, что видел.
Бывали минуты, — говорил Белкания, — когда людские страдания до того угнетали, что, казалось, жить дальше невмоготу. Однажды я высказал эту мысль Сапиго. Он сурово заметил: «Товарищ хирург, уныние вам не к лицу. Надо бороться до конца. Надо верить в победу и жить».
Вскоре Белкания удалось вместе с другими ранеными бойцами перевести Сергея под вымышленной фамилией в киевскую больницу. А через полтора месяца на заснеженном тракте Киев — Полтава можно было увидеть исхудавшего, с ввалившимися щеками человека, одетого в тряпье и старые, рваные сапоги с распоротым голенищем — чтобы не так жало больную ногу, — осиливавшего по пятнадцать километров в сутки. Изможденный, обессиленный, промерзший, Сергей декабрьской ночью постучался в отчий дом. Он успел только обнять родных, достал из сапога малиновую книжку со звездой — редакционное удостоверение, сказал, чтобы они ее спрятали, и впал в забытье.
Три недели выхаживали Сергея. Только пришел он в себя, как завел с отцом «семейный» разговор. Сергей узнал, что два его брата воюют, обе старшие сестры в эвакуации.
— А ты где-нибудь работаешь?
— Нет, — отвечает отец. — Мне шестьдесят один год, пользуюсь возрастом.
— Ну и хорошо делаешь, не надо им помогать.
— А потом Сергей задумался и неожиданно сказал:
— Ну а мне, отец, надо будет поступить к немцам служить… Служить, но только не им…
В письме в редакцию Сергей кратко писал, что зря времени не теряет: у бывшего работника горсовета Маркина имеется радио-приемник — они слушают передачи Москвы, переписывают их и передают населению. Большего он не мог написать. Сергей не боялся за свою жизнь, но дорожил жизнью товарищей.