Заговорил я об этом потому, что, глядя на портрет Георгия Константиновича, вспомнил забавный эпизод сорокового года. В мае того года в армии были установлены генеральские звания. В «Красной звезде» публиковались Указ о присвоении этих званий большой группе военачальников и их портреты, занявшие в газете две полосы. Первым в верхнем ряду — Г. К. Жуков. Где добыли его портрет — не знаю, но накануне он мне позвонил с неожиданной просьбой:
— Тебе послали мою фотографию. Уж очень я там лысый. Поправь, пожалуйста. Можно это сделать?
— Конечно, — сказал я. — У нас такие специалисты, могут любую прическу сообразить.
Георгий Константинович весело рассмеялся. Я вызвал нашего ретушера, и в газете появился фотопортрет Жукова с прической. Я рассказал об этом, потому что у нас принято изображать Георгия Константиновича в иконописном виде, жестким, суровым. А этому выдающемуся полководцу ничто человеческое не было чуждо, даже такие наивные слабости. Ну а в войну, конечно, ему было уже не до прически.
Зашел к нам в редакцию Дмитрий Захарович Мануильский один из видных деятелей нашей партии, в которую он вступил в 1903 году. Участник революции 1905–1907 годов и Октябрьской революции. Глава делегации ВКП(б) в Коммунистическом интернационале, член президиума и секретарь исполкома Коминтерна. Ныне он возглавляет работу по пропаганде среди войск противника.
В войну мы часто встречались: на фронте, в редакции и даже за обеденным столом в так называемой престижной «кремлевке». В редакции он появлялся, чтобы познакомиться с документами, присылаемыми нашими спецкорами и читателями, — письмами немецких солдат домой и из дому, приказами, инструкциями командования противника и т. п. Это ему было необходимо для листовок, радиопередач на ту сторону. Он часто выезжал на фронт, выступал на красноармейских митингах.
Я все допытывался у Дмитрия Захаровича, человека с широким международным кругозором, хорошо знающего нравы и жизнь немцев, чем объяснить малую эффективность наших обращений к немецким солдатам, листовок-пропусков, радиовещания с переднего края? Мне понятно было, что они могли посеять зерна сомнений в умах некоторых солдат неприятеля, но эти зерна плохо, очень плохо прорастали. Не бросали немцы оружие, редко переходили с этими листовками-пропусками на нашу сторону. Пленные, конечно, были, но они обычно поднимали руки под наставленными на них автоматами, чему свидетельством является хотя бы Сталинградская битва.
На страницах нашей газеты мы не раз возвращались к этому вопросу. Объясняли «несговорчивость» немецких солдат жестокой дисциплиной, эсесовскими заслонами, боязнью ответственности за злодеяния на Советской земле. Но это было еще не все. И вот сегодня Мануильский принес большую статью «О ненависти к врагу». Он мне сказал: