— Сейчас немного полежим, позагораем, — говорит Андрюха и падает в снег, подставляя лучам солнца, закутанное в капюшон от пуховки и намазанное кремом, лицо.
Я тоже падаю в снег и закрываю глаза. Но даже с закрытыми глазами, я вижу как солнечный диск медленно, но неуклонно снижается.
— Надо идти, — говорю я, не открывая глаз, успокаивая себя тем, что вниз идти легче.
Андрюха молчит.
— Ты что молчишь, — спрашиваю я, — уснул что ли?
Я лениво сажусь. Да солнце уже низковато. Мои часы показывают четыре, и внутренний голос повторяет, как заведенный игрушечный попугай: «валить надо».
Андрюха лежит с открытыми глазами, сняв очки, но на мои слова не реагирует. Я зову его по имени. Он молчит.
— Ты чего? — я начинаю злиться.
Тишина. Я подхожу ближе и кидаю ему снег в лицо. Его ресницы смаргивают снежинки, попавшие в глаза. Я кидаю еще и еще.
Его рука поднимается и осторожно протирает лицо.
— Вставай.
Он продолжает лежать.
— Давай, давай вставай, пойдем — говорю я, пиная его ногой.
Он не реагирует. Я бью сильнее, он поворачивается на бок и продолжает лежать. Еще удар. Мой ботинок отчаянно колотит по спине, он опять переворачивается, но снова не реагирует.
Я наклоняюсь поближе и смотрю внимательно. Он лежит, ровно и спокойно дыша, его взгляд безразличен и отрешен. Моя рука наотмашь выдает увесистую оплеуху. На Андрюхином лице остается красный след, он отворачивается, но не встает. Еще, еще, еще — я чувствую, как начинает гореть моя ладонь, и легкие судорожно вдыхают разряженный воздух. Андрюха крутит головой и поднимает руку, пытаясь закрыть лицо от ударов. От бессилия и отчаяния я падаю в снег и, тяжело дыша, напряженно соображаю, что делать. Я отвязываю рюкзаки и складываю их в один. Мои глаза с надеждой смотрят в небеса. Солнечный диск цепляется нижним краем за снежные шапки гор, окрашивая их в причудливые золотисто-кремовые тона.
Выплеснув всю злобу на Андрюхино лицо, я пытаюсь сообразить, что делать. Палатки у нас нет, рации тоже, деды забрали ее с собой. Мы находимся на высоте пять тысяч метров. Холодная ночевка, это однозначно смерть. Значит нужно спускаться. Но как? Я надеваю рюкзак и тащу Андрюху за капюшон. Ноги вязнут в снегу, и я падаю. Еще попытка. Еще. Нет, я понимаю, что так я его далеко не утащу. Я пристегиваю веревку, еду вниз, оставляя за собой желоб в раскисшем снегу и тащу по нему Андрея. Склон крутой, мы медленно съезжаем к скальному выступу. Я снова шлепаю Андрюху по лицу в надежде, что он придет в себя, но он продолжает смотреть на меня с тупым безразличием. Отдышавшись, я снова волоку его вниз. Мой взгляд с мольбой смотрит то на небо, то на Андрея. Но ни тому, ни другому нет дела до моих молитв. Оба взирают на меня с полным безучастием. Солнце скрывается за горным хребтом, а Андрюха продолжает лежать на снегу.