Хелен нажала на кнопку, и комната погрузилась в тишину.
— Она жива? — спросил Франк, снова беря в руки фото.
— Кто? — удивленно спросила Марина.
— Девочка, о которой вы мне рассказывали, кто еще? — возмущенно просипел Франк.
— Да она выжила, я ее дочь.
— Хорошо, — сказал Франк. — Зачем она сохранила это фото?
— Вы спасли ей жизнь, — сказала Марина.
Старик весь затрясся.
— Я бросил ее одну в лесу зимой в двадцатиградусный мороз, и это сейчас называется спасти жизнь?
— Но вы могли бы ее убить, — с недоумением добавила Марина.
— Может мне теперь дать медаль за то, что я ее не убил?
Старик покраснел, жилки на висках лихорадочно забились, и пот выступил на морщинистом лбу.
— Папа, выпей лекарство, — взмолилась Хелен, протягивая Франку пузырек с пилюлями.
— Не нужно мне никаких таблеток, — закричал старик, — я здоров. Вся эта фармакология — выдумка докторов, чтобы денег с меня побольше содрать.
Он еще глубже провалился в кресло и закрыл глаза. Лицо его побелело и ничего, кроме громкого свистящего дыхания, не выдавало в нем признаков жизни.
— Чаю хотите? — спросила Хелен почти шепотом у Марины, ставя перед ней чашку и наливая в нее кипяток. Франк приоткрыл глаза и тихо произнес:
— Это фото сделал мой отец в тот день, когда меня призвали в Армию. Это мои сестры: Элиза, — сказал он, указывая на девочку поменьше, — а это Линда, ей было тогда десять. Они погибли в сорок пятом от бомбежки. Англичане прицельно бомбили жилые районы. Он тяжело вздохнул и задумался.
— Это я, — сказал он, ткнув пальцем в худощавого парнишку, стоящего между девочками. — Я был мальчишка. Дурачье. Нам замусорили головы всяческой ерундой, мы поверили и поспешили отдать свои жизни за Фюрера, — он отложил фотографию и поворочался в кресле.
— Меня призвали зимой сорок четвертого, мне было шестнадцать, но врач на призывном пункте даже не посмотрел в мою сторону. Кем я был для него? Просто куском пушечного мяса. Он поставил штамп «годен» в призывной книжке, мне сделали прививки и я оказался в казарме.
В нашем отделении было шестнадцать человек. Когда унтер-офицер узнал, что среди нас нет никого, кому больше семнадцати лет, то произнес воодушевленную, душещипательную речь, заверив, что мы — последняя надежда Германии, и Фюрер верит в нас!
Затем скомандовал:
— Направо! Шагом марш!
И отправил на фронт.
Нас высадили под Ленинградом. Когда я уезжал из Мюнхена, в нашем дворе расцветали каштаны. А здесь была настоящая полярная зима. Морозы стояли такие, что по ночам от холода мы не могли уснуть. Были постоянные перебои со снабжением, и нам выдавали продукты сухим пайком на несколько дней. Казалось, что мы окружены врагами повсюду. Не только люди, но и вся природа воевала против нас. С ненавистью дули пронизывающие до костей ледяные ветра, злобно выли метели. Любое дерево могло упасть на голову, проскрипев напоследок — «умри, фашистское отродье!».