Второе, что меня беспокоило гораздо больше, касалось моей одежды — она стала стремительно изнашиваться, ветшать, на ткани появились прорехи, и вскоре я уже разгуливал голым по пояс.
Люди в аду издевались друг над другом со сладострастием истинных садистов. Сколько мольб, стонов, криков, молений я слышал каждый час — и ничто это не действовало. Человеческую плоть рвали, жгли, уничтожали сотней разных методов. Человеческую плоть здесь не просто мучили — здесь ее лишали достоинства, и сердце мое билось все медленнее, потому что хотело остановиться, видя этот ужас.
На следующий день вместо Гая у меня был другой провожатый, и человек, оказавшийся в его власти, был подвержен им таким зверствам, что я едва не набросился на него. Но это был всего лишь второй день. Вернее, начало второго дня.
Сутки в аду длятся словно годы — я переходил из подвала в подвал, и мне казалось, что я погружаюсь все глубже, на самое дно.
Гая из Александрии я повстречал на третий день, и он не узнал меня. Ему было нелегко это сделать, потому что я застал его вниз головой, как он мне и говорил.
Подвешенный на крюке, Гай, как видно, висел уже долго — голова его распухла, кожа на ней была багрово-красного цвета еще и потому, что турок, пытавший его, бил по голове деревянной палкой. Когда я вошел, он с такой силой нанес удар, что палка сломалась — книжник получил передышку, пока его мучитель выбирал новый инструмент.
На этот раз он выбрал длинный, тонкий и, как видно, очень острый нож. Он был хищен и азартен — этот мучитель. Подойдя к александрийцу, он оттянул кожу на одной из ягодиц и быстрым движением срезал ее. Гай закричал.
Методично срезая кожу с одной стороны, мучитель обнажил мышцы на ноге у книжника. Книжник кричал так сильно и так кусал свой язык, что скоро тот распух и, черный и толстый, бессильно вывалился изо рта.
Истязание длилось и длилось, пока не обнажились мышцы на обеих ногах, и стало похоже, что александриец составлен из двух частей — красные ноги и голова, белые руки и тело.
Последним машущим, распахивающим ударом башибузук рассек живот, и внутренности вывалились, повиснув у Гая на груди. В этот момент стрелки совершили последний невидимый шаг, и вот он стоял передо мной целый и здоровый. Он улыбался — Гай из Александрии.
— Видели, что он со мной сделал? — спросил он. — Как думаете, может быть, посадить его все-таки на кол или отрезать все, что выступает, и заставить съесть?
— После увиденного, я… — пробормотал я, — начинаю думать, что кол будет самым меньшим…
— А вот и нет, — покачал головой книжник. — Значит, вы ничего не поняли. Ну-ка, на четвереньки! — скомандовал он.