Откричав, Владигор смилостивился, ушел. Три минуты рекламы, а затем — ужасно познавательная передача о пользе бальзама Ща. «От всех болезней нам полезней бальзам „Ща“ с красной книжечкой на шнурочке».
Я встал. Что ж еще делать? Либо слушаешь радио лежа, либо сидя, либо стоя.
Еще, правда, можно ходить. Шесть шагов к окну, шесть — обратно к двери. Утренняя порция — пять тысяч шагов. Как ученый Морозов в Шлиссельбурге.
Где-то на половине пути радио, наконец, смолкло. Ай-ай, что-то я запозднился. Все потому, что терпел концерт по заявкам. Нет, чтобы после утреннего туалета пойти маршрутом — поленился, лег назад. А зачем?
За дверью послышалось звяканье. Я взял со стола миску и кружку, сунул их в ящичек двери, что-то вроде шлюза.
С той стороны потянули, а через минуту вернули назад. Каша перловая и грушевый компот.
Ел я медленно, очень медленно, поскольку иного дела до обеда просто не было. Разве что вымыть посуду.
Вымыл.
Опять улегся.
Наверное, по сегодняшним меркам положение мое можно расценить, как невероятную удачу. Тюрьмы переполнены, в каждой камере на одно наро-место до пяти человек, а тут — одиночка, метров пятнадцать площади. Койка. Унитаз. Умывальник. Даже душ, и раз в неделю дают горячую воду. Мойся, стирайся, наслаждайся гигиеной. Радио, за проволочной сеткой, увы, без ручки, хочешь, не хочешь — слушай. Работает непредсказуемо.
Дважды в неделю приносят книги — без выбора, что дадут. Со штампом:
«библiотека
ИМПЕРАТОРА
австрiйскаго полка»
который был похерен, и рядом — другой штамп:
На книгах поновее — только последний. Но сегодня в изголовье лежал томик с надписью «„Трудъ“, вестник литературы и науки, девятый том за январь — март 1891 года». Предлагал сей вестник роман «Немудреное счастiе» г-на Круглова, «Рыцари зеленаго поля» Афанасьего-Чужбинского, роман Зола «Деньги», стихи и массу научно-популярных очерков — о пользе кремации, о железных дорогах и телеграфах, о таинственном материке…
В который уже раз попытался угадать свое месторасположение и я.
Где я? В неволе, понятно. Тюрьма? Но странная. Климат? Похоже, обыкновенный, средняя полоса России. Похоже — потому, что окно в камере крохотное, зарешеченное и с намордником. Виден кусочек неба, то голубой, то серый. Часто идет дождик, но какой-то робкий.
Везли меня сюда в вагоне почтовом. Почтальоны, понимаешь. Печкины. В купе окон не было, так что ни направления, ни тем более, названия станций не знал. Впрочем, дорога со всеми остановками заняла не более суток, а чистой езды было и того меньше, часов четырнадцать-шестнадцать, из них большая часть по бархатному пути, без стука и тряски. Хотя, возможно, я и ошибаюсь, часов у меня нет, равно как и галстука, ремня, шнурков, бритвы.