Глянув быстро на Веру, тетя Кира нахмурилась еще больше, покачала головой, – вид ее сделался удрученным:
– Что же ты так торопишься, милый человек? Еще ни о чем не договорились, а ты уже бутылку из-под полы выдергиваешь? А?
Смутить Вилниса было трудно, он улыбнулся широко, ликующе – стали видны почти все зубы, крупные, чистые, молодые, виновато склонил перед тетей Кирой голову:
– Детали мы с Верой обговорим дополнительно, все поставим на свои места.
– Детали, детали, – передразнила его тетя Кира, озабоченно шмыгнула носом, поежилась, когда очередной порыв пурги хлестнул по окну – даже стекла затрещали. Ветер выдавит хотя бы одну половинку окна, даже одну четвертушку – плохо будет, помещение вымерзнет. – А ты, Вер, сама чего по этому поводу думаешь?
Верины губы расползлись в улыбке, она взмахнула одной рукой, потом другой, хотела что-то сказать, но промолчала, все было ясно без всяких слов: слишком красноречивым было ее лицо.
Через десять минут они уже пили шампанское, а утром Вера начала собирать вещи, чтобы переселиться к Вилнису. Ощущала она себя на седьмом небе, летала в облаках – для нее сейчас существовал только один человек на белом свете – белобрысый светлоглазый охотник, который на расстоянии в двадцать пять шагов легко попадал в небольшую латунную монету – десять шпицбергенских копеек: на острове ходили свои деньги…
Несмотря на то, что война давно отгремела, все тяжелое, опасное осталось позади, Москва отстроилась очень основательно – даже зазубрины тех лет не сохранились, а народ начал забывать лихие беды, бомбежки, пожары и холода. Солоша по-прежнему занималась тем, что стирала белье, шила блузки, украшала их золотыми нитями, делала сказочно нарядными, тачала модные юбки – без работы, в общем, не проводила ни одного дня…
Распухшие руки у нее не то, чтобы распухли совсем, а скрючились, по ночам ныли нещадно, и Солоше казалось, что в мире нет лекарств, которые могли бы усмирить свирепую боль, допекавшую ее.
Случалось, она начинала тосковать… Тосковала по дочерям своим, которых жизнь разметала по точкам диаметрально расположенным: одна находилась на Крайнем Севере, за пределами всех мыслимых и немыслимых полярных широт, вторая на юге; тосковала по мужу своему Василию, которого она так и не простила и которого ей ныне очень не хватало, – если бы все, что произошло с ним много лет назад, произошло бы сегодня, она не стала бы его клясть; тосковала по своему прошлому, по Волоколамскому уезду с его строгими, прибранными деревнями, по кладбищу родителей, по товаркам, с которыми любила петь протяжные старые песни, когда была девчонкой, по корове Зорьке, запомнившейся с детства – корова давала больше всех в селе молока… В общем, было много чего такого, что вызывало у Солоши благодарные воспоминания.