Полина, повзрослевшая, почувствовавшая себя самостоятельной, окончила морские курсы и засобиралась ехать в Кронштадт – получила назначение в эту могучую балтийскую крепость. Солоша плакала, уговаривала Полинку не ехать, но как та могла не ехать?
За это Полину Егорову запросто взяли бы под микитки и отволокли в суд.
Хлопот был полон рот. Елена пыталась в этой суматохе выбраться к Кирсанову, но все попытки так и остались попытками, не смогла: наваливалось то одно, то другое, то третье. А ведь идти-то к Кирсанову было всего ничего, рукой подать можно, но, как говорится, не судьба.
Наконец выпал ясный осенний вечер, когда она оказалась свободной от всяких дел, забот, уговоров, няньчания, приготовления каши, кипячения молока и прочего и отправилась к Кирсанову.
Вечер был великолепный – прозрачный, с тихой паутиной бабьего лета, прилипающей к стеклам автомобилей и голосом Вадима Козина, льющимся из патефонов, установленных на подоконниках открытых окон.
Изредка подавали сигналы шустрые «эмки», в скверах певчие птахи веселили людей своими концертами… Жизнь казалась безмятежной, размеренной, доброй, все в ней было продумано, взвешено, пронизано светом.
Дверь в квартиру Кирсанова открыла соседка – пожилая женщина с пучком рыжих волос, скатанных в клубок, проткнутый большой деревянной спицей, – дама эта явно начиталась увлекательных книг про жизнь туземцев и теперь подражала вождю какого-нибудь племени бубу-гугу, смерила Лену с головы до ног взглядом и молча посторонилась, пропуская ее в квартиру.
Лена поздоровалась, произнесла несколько ничего не значащих фраз о погоде и лете за окном, потеснившем осень, и прошла к двери кирсановской комнаты.
У двери остановилась – ей внезапно сделалось трудно дышать, словно бы чьи-то невидимые пальцы стиснули горло, а сердце, ударив несколько раз с грохотом в виски, внезапно замерло… Ей показалось, что сейчас она упадет на пол, но Елена не упала, удержалась на ногах.
На кирсановскую дверь была наклеена полоска желтоватой газетной бумаги, украшенная жирной темно-фиолетовой печатью. Елена хорошо знала, что означают такие полоски бумаги, наклеенные на дверь.
Внутри от них рождается холод, который потом не проходит очень долго, а у кое-кого вообще остается на всю оставшуюся жизнь, не исчезает до самой последней черты. Она закашлялась, вцепилась пальцами в горло, стараясь пропихнуть в себя холодный комок.
Наконец немного пришла в себя, спросила у кирсановской соседки:
– Что произошло?
– А вы разве не знаете? – та усмехнулась. – В компании рассказал анекдот про Сталина, в результате ночью постучали в дверь, – губы у соседки раздвинулись в осуждающей улыбке. – Вот и все.