– Так где мне ее найти?
– Нет ничего проще, – главстаршина все понял, улыбнулся широко, улыбка на его плутоватой физиономии нарисовалась от уха до уха, и подробно, будто учитель в школе, разъяснил, где конкретно сейчас находится Егорова.
Находилась она здесь же, в Кронштадте, в десяти минутах ходьбы от казармы – всего-то.
– Ладно, – отведя взгляд в сторону, удовлетворенно проурчал Коваленко, ткнул главстаршине руку, – бывай! Я загляну попозже.
Через минуту он уже находился на улице и, ежась от колючего сырого ветра, торопливо шагал к двухэтажному, с новенькой крышей бараку, в котором располагалась инженерная служба штаба. Ветер был сильный, пару раз он даже хлестнул мичмана по лицу соленой водой – умудрился приволочь ее с моря.
Бывшую сигнальщицу Егорову мичман нашел быстро – увидел ее бегущей по коридору с большим листом бумаги в руках, окликнул Полину зычно, но это ему только показалось, что голое его был зычным, командирским, на деле же оклик был слабым, каким-то севшим, жалобным, мичман неожиданно ощутил, что глотку ему закупорила какая-то странная пробка, села прочно, не протолкнуть, а на лбу выступил противный горячий пот.
Хоть и слабым был зов, а Полина услышала его, остановилась, и в ту же секунду лицо ее озарилось улыбкой.
– Товарищ мичман! – воскликнула она звонко, словно стояла на пионерской линейке. – Живы?
– Жив, – пробормотал мичман коротко, на этот раз он услышал, какой у него голос – глухой, севший, почти неслышимый… И как только Полина умудрилась его услышать?
Полина бросилась к нему.
– Товарищ мичман! – Она хотела что-то сказать, но не смогла, словно бы язык во рту у нее прилип к нёбу, – закоротило на этих двух слова, не сдвинуться, а Полина и не стала двигаться, отставив руку с чертежом в сторону, прижалась, как и в прошлый раз, к широкой груди Коваленко, втянула в ноздри сложный запах, которым был пропитан мичман, – замес пороха, окопной грязи, дыма, горелой взрывчатки, пота, она могла разложить этот запах на составные части и изъять из него каждую дольку отдельно. – Товарищ мичман!
И у Коваленко вновь тоже что-то закоротило, он так же ничего не смог сказать, все слова, которые знал, почему-то исчезли.
Но все же он одолел себя, отозвался:
– Ну, я товарищ мичман…
На большее его не хватило. Спеленутый объятием Полины, стараясь не нарушить ее мимолетное забытье, он сунул руку в карман, достал знакомую марлевую холстину, скатанную туго, прошептал, с трудом одолевая немоту:
– Я снова привез хлеба и немного сахара.
Полина откинулась от него, свободной рукой отерла глаза, затем провела ладонью по подрагивающим губам. Молча смежила глаза.