Глядели Мотя с Солошей друг на друга, на руки свои и вздыхали горько – не знали, что делать. Мотя сжимала перед своим лицом пальцы, потом разжимала, разглядывала опухшие суставы и болезненно, с тихими всхлипами и вполне понятной обидой морщилась.
Солоша морщилась точно так же, горько, слезно, по-сиротски как-то, единственное что не всхлипывала, не терла распухший от слез нос.
Мотя Красных жила в такой же большой коммунальной квартире, что и семья Солоши, – там также было много комнат, стены сухо и таинственно потрескивали, словно вспоминали свое непростое прошлое, пору, когда на Сретенке жили буйные люди, и ныне, если поискать потщательнее, под каждым домом можно найти чью-нибудь могилу.
Что удобно было – в квартире у Моти, так же как и у Солоши, имелся телефон: соседом Мотиным был сотрудник Лубянки, тихий неразговорчивый человек, который никогда не ходил в военной форме, только в штатском «партикулярном» платье, – ему и поставили телефон. Специально. Но он не стал прятать аппарат у себя в комнате и пользоваться им в одиночку, определил место телефону в коридоре – пусть пользуются все. Точно так же, как и у Солоши, где телефон поставили Елене, а пользовалась им вся квартира.
Иногда Солоша звонила Моте, – хотелось услышать голос приятельницы и перекинуться парой слов, – а Мотя, в свою очередь, тоже звонила Солоше. Связь была хорошая, телефонные аппараты в ту пору не отказывали, прослушать их, как ныне, с ближайшего столба было невозможно, поэтому народ относился к телефонам с доверием.
В тот вечер Солоша, закончив стирку и развесив госпитальное белье на веревках, уселась на стул под тарелкой репродуктора и задумчиво подперла подбородок кулаком – устала. Потом потянулась, сделала звук в тарелке погромче: Ленка по своим чекистским каналам достала современный репродуктор, в котором звук можно было сделать и погромче и потише – как захочется, в общем, в других комнатах их квартиры таких тарелок не было.
По радио передавали интервью, взятые у солдат на фронте – своеобразные устные письма с войны, где почти каждое выступление начиналось словами, которые, несмотря на свою простоту, обязательно трогали душу: «Здравствуй, моя дорогая мама!»
Передача была популярной, звуковые письма тревожили эфир едва ли не каждый день, и многие мамы плакали, слыша голоса своих сыновей-фронтовиков.
На этот раз прозвучало то же самое:
– Здравствуй, моя дорогая мама!
Солоша невольно напряглась – очень уж голос был знакомый.
– Привет с фронта тебе шлет твой сын, старший сержант Павел Красных.
Охнув, Солоша кинулась к телефону – звонить Моте: пусть послушает своего сына.