Моти дома не оказалось, ушла в магазин отоваривать продуктовые карточки. Тьфу! Солоша едва не заплакала от бессилия: это надо же такому случиться – сын обращается к матери, а мать не слышит его. Мотя же на себе волосы рвать будет. Солоша снова набрала Мотин телефон… Бесполезно – нет Моти.
– Хочу сообщить тебе: я жив и здоров, – продолжал вещать Паша, – врага мы бьем крепко и гоним в его же собственное логово. И загоним обязательно, можешь, мама, не сомневаться. Погода у нас стоит хорошая, можно загорать, только некогда – враг все время отступает, и нам приходится часто менять дислокацию.
Не выдержала Солоша, грохнула кулаком по столу:
– Мотя, ну где же ты!
Снова позвонила ей на квартиру – Моти по-прежнему не было, закопалась в продуктовой лавке, выбирает, какой горох лучше подходит для музыкального супа – с желтоватой кожицей или с зеленоватой…
– Ах, Мотя, Мотя! – Солоша застонала от досады, отерла пальцами влажные глаза. – Ну что же такое делается!
А Пашка продолжал говорить дальше.
– Техника у нас такая, что немцам даже не снилась, потому они так скоро и откатываются, будто пятки у них смазаны салом. А что, мама, вполне возможно, что Гитлер выдает своим солдатам сало для обработки пяток. Командир у нас боевой, товарищ Ефимов, трижды орденоносец…
– Ах, Мотя, Мотя, где же ты? – проговорила Солоша удрученно, набрала в очередной раз номер телефона, который уже заучила наизусть.
Не было Моти, застряла среди магазинных прилавков. Жаль, что нет у простого народа аппаратов, которые записывают голос человеческий. Такие механизмы существуют, Солоша это знала, иначе как бы записали Пашкино выступление там, в окопах? – только до рядового люда они еще не дошли.
Паша Красных говорил долго, минут семь, не меньше, на прощание он сказал:
– Мама, целую тебя. Наша часть уходит дальше, меня уже зовут… Береги себя, пожалуйста, на перетруждайся – ты мне очень нужна. А главное – живи как можно дольше.
Закончил старший сержант Красных свою речь, и Солоша застыла вновь – будто омертвела. По щекам у нее текли слезы – обидно было за Мотю… очень плохо, что ей не удалось услышать живой голос сына.
Минут через пятнадцать Мотя заявилась сама – раскрасневшаяся, потная, с растрепанными волосами.
– Ты знаешь, Солош, мне удалось гречки достать, – гречка была на Сретенке крупой очень редкой, ее не выдавали даже по карточкам, добыть можно было только по блату… А тут Моте удалось достать без всякого блата. – Я и на твою долю умудрилась добыть. Так что пляши, Солоша.
Солоша опустила тяжелые, болью наполненные руки. Мотя выговорилась и поровнее повязала на голове сбившуюся повязку. Она еще ничего не чувствовала, взбодренная «гречневой» удачей Матрена Красных – словно бы находилось в другом измерении. Но и не говорить ей о том, что Паша выступал по радио, нельзя – это будет нечестно, жестоко… А сказать – это будет еще более жестоко. Как быть? Мотя тем временем вопросительно глянула на Солошу.