Вместе с тем большинство старых капиталистических стран как в самой Европе, так и в ее бывших колониях не стоят на грани неминуемого распада. В Британии Государственная служба здравоохранения все еще работает, хотя издержки растут, угрожая национальному бюджету. США именно в наши дни усовершенствовали, пусть и с изрядным опозданием, свою систему здравоохранения (попытавшись решить проблему большого числа людей, которые не получают медицинской страховки от работодателя). Есть и другие примеры. Многие структуры просели. Национальные бюджеты страдают от дефицита, закрывая возможность легкой перестройки. Но нельзя сказать, что наводить порядок уже поздно. Сигнал к пробуждению дают нам те европейские экономики, которые столкнулись с настолько суровым бюджетным кризисом, что теперь у них нет выбора и приходится сокращать поддержку граждан — как раз в тот момент, когда она им так нужна. Испания, Португалия, Ирландия, Италия, Греция и Кипр оказались на краю пропасти, и другие страны от этого тоже не застрахованы. Но это угроза в большей степени для Евросоюза, чем для капитализма как такового.
Капитализм способен все больше отклоняться от равновесия. Подобная траектория может отображать разные вещи: необратимую бифуркацию квазиестественной системы (как говорит Валлерстайн вслед за Пригожиным); промахи регулирования и корпоративной стратегии или же неосторожность инвесторов на хаотических рынках капитала; наконец, просто слабую институциональную координацию рассеянных акторов с разными интересами. В ней может выражаться и неспособность распределять богатство так, чтобы создавался спрос на рост производительности, — это одно из следствий снижения числа новых рабочих мест, рассматриваемое Коллинзом (хотя политические последствия безработицы могут носить более непосредственный характер). Какова бы ни была глубинная динамика, потеря стабильного равновесия увеличивает затраты на попытки сохранить целостность капитализма, усиливает политическое напряжение и порождает социальные противоречия. Подобный дисбаланс — один из вариантов интерпретации кризиса, и чем этот дисбаланс больше, тем более сложные и дорогостоящие меры потребуются для восстановления равновесия.
Тем не менее я думаю, что капитализм вряд ли развалится. Он может в какой-то мере утратить власть над ходом социальных изменений. Возможно, он будет меньше участвовать в организации социальной, экономической и политической жизни. Однако метафора распада неверна. Можно говорить о том, что распалась Римская империя, однако и в этом случае стоит отметить, что на распад ушло более двухсот лет, так что он не был следствием какого-то единичного кризиса. Но тезис о распаде феодализма, который якобы породил современный капитализм (в схематическом виде он был представлен в «Манифесте Коммунистической партии»), выглядит уже менее реалистично. Во-первых, феодализм не был «системным» в том смысле, в каком таковым является современный капитализм. А во-вторых, не было момента распада феодальных отношений или связанных с ними институтов. Длительный упадок феодальных отношений растянулся на всю эпоху создания государств и войн, сельскохозяйственных инноваций и роста глобальной торговли, оживления религиозной жизни и Реформации, заняв в итоге по меньшей мере триста лет. И это был не просто распад. Католическая церковь во времена упадка феодализма претерпела значительные изменения и впоследствии уже никогда не играла былой роли, но все же выжила. Многие монархии исчезли, но не все; некоторым удалось провести такие преобразования, которые позволили им сохраниться и даже не утратить своего значения, — и все это и эпоху, которую вряд ли можно назвать феодальной.