Западные капиталисты ответили на 1968 год своим собственным бунтом. Обновленный рыночный консерватизм стал их идеологической платформой, а рыночная глобализация — не условием и даже не следствием, а, скорее, главной стратегией бунта против накопившихся противоречий. Основным требованием «новых правых» было предоставить капиталистам возможность решать по своему усмотрению, как совладать с экономическими потрясениями. Но теперь становится видно, что кризис, начавшийся в 1970-х годах, так и не был преодолен, а лишь перетекал из одной формы в другую. Глобализация предоставила крупному капиталу путь ухода из-под законодательных норм национальных государств.
Бегство капитала и давление на налоговую систему поставили большинство правительств перед неприятным выбором из трех вариантов: печатать деньги, влезть в долги или прибегнуть к репрессиям, используя полицейское насилие или медленное экономическое удушение. Каждый из этих вариантов выбора грозил обернуться следующим раундом трудных дилемм. Ведь даже репрессии, казалось бы, грубо и быстро затыкая рот недовольным, в долгосрочном плане требуют довольно значительных финансовых затрат на обеспечение верности тех, кто непосредственно осуществляет репрессии, и еще более тех, кто продолжает верить в порядок и морально одобряет репрессии. Но где правительства могли найти деньги, если большая часть финансовых потоков уже была перенаправлена финансовой олигархии?
Едва ли поддержание порядка и социальной стабильности станет более посильной задачей в краткосрочном или даже среднесрочном будущем. Теория Валлерстайна показывает, как рост капитализма наталкивается на собственные ограничители, что, по сути, аналогично военно-геополитической теории Манна о логистических и политических пределах роста империй. В отсутствие эффективного противодействия, как мы только что увидели на рубеже веков, концентрация финансовых и военных ресурсов на одном полюсе может достичь неслыханных масштабов. Но это не означает, что неслыханная концентрация приводит к неоспоримому и тем более вечному господству. Как военная монополия США не может реально применить свой громадный потенциал где-либо в полную силу для достижения имперских целей, так и любая финансовая монополия неизбежно разваливается в какой-то момент как карточный домик. Накопленные астрономические суммы в абстрактно номинальных денежных единицах не могут найти продуктивного использования и тем самым обнаруживают свою фиктивность.
Наш анализ пока относится главным образом к Западу и бывшему советскому блоку. Изменится ли картина существенным образом, если приложить такой анализ к остальному миру? Как насчет китайского экономического чуда? Кое-кто из авторов этих строк живет на свете достаточно давно, чтобы помнить те времена, когда эксперты вообще отметали перспективы Восточной Азии. В 1950-х восходящими звездами национального развития считались шахский Иран, Филиппины, Нигерия и Сенегал с их скопированными с Запада институтами, современной инфраструктурой, внушительными внутренними рынками, образованными технократами и многочисленными средними классами. Напротив, нищие и не вполне суверенные «гарнизонные государства» Южной Кореи и Тайваня, равно как и карликовые колонии с реликтовым статусом порто-франко, вроде Сингапура и Гонконга, на первый взгляд были лишены практически всего якобы необходимого для успешного национального развития, от суверенитета и демократических институтов до образованного населения и природных ресурсов. Государства Восточной Азии изображались, да и были на самом деле страдающими от перенаселения, толп беженцев, закоренелого кумовства, коррупции и традиций азиатского низкопоклонства. Коммунистический Китай с его безумными маоистскими экспериментами и фанатичными кадрами из числа бывших партизан, вообще не принимался в расчет и выглядел (многие ли теперь поверят?) практически как Северная Корея сегодня. Ирония в том, что впоследствии те же самые факторы составили основы стандартного объяснения успеха Восточной Азии: изобилие дешевой рабочей силы, счастливое отсутствие «ресурсного проклятия» (типа нефтяного) и, конечно, «азиатские ценности» дисциплины, коллективной взаимовыручки, почтения к старшим и начальству. Даже отчетливо недемократические черты этих режимов стали трактоваться скорее, как благо: «стабилизирующий», «адаптирующийся», даже «дальновидный» стиль правления, а не как клановый и коррумпированный.