Олег открыл рот, пытаясь возразить.
— И ты это сам знаешь.
— Хорошо, — кивнул Олег, — покрещу.
— Поклянись.
— Но… Библия не одобряет клятвы. Сама говорила.
Катя чуть улыбнулась и попыталась кивнуть головой.
— Принеси Саню.
— Уже? Может «скорую»?
— И очки.
Хворост давно закончился, костер почти догорел, и только угли переливались темно-красным светом, да серый дым клубился из последних сил, как агонизирующая змея. От страха неизведанного Катя спрятала лицо в ладонях и только глаза смотрели сквозь пальцы.
Прошло два часа. Глубокая ночь плавно переходила в раннее утро. В комнате стояла тишина ожидания, после которой что-то должно случиться. Не хватало только часов, своим тиканьем отмеряя последние минуты. Как бы это не казалось странным, как бы это чудовищно не звучало, но они просто ждали, когда Катя умрет. От «скорой» толку не будет. Люди в белых халатах не повезут умирающего человека в больницу. От родителей только лишние слезы. Марафон закончился, больше ничего нельзя было сделать, кроме, как просто быть рядом.
Саня лежал на Катиной груди, макушкой упираясь в подбородок, а пальчиками правой ручки изредка стучал маму по плечу. Олег сидел рядом в кресле, с тревогой смотря на супругу и периодически вытирая глаза. Катя гладила сына по голове, потом опускала уже уставшую руку.
Она то проваливалась в дремоту, то резко возвращалась обратно, слабо оглядывая комнату, освященного светом ночника. Ее ноги и руки немели, в груди было холодно.
Вот и все.
Но она улыбалась. Слабо, почти невидимо, но улыбалась. Ее мальчики были рядом, и ни один, ни второй, не оставили ее, не предали, не обменяли на другую. Поэтому и темного человека нет, что она не одна. Только сейчас она поняла, что такое настоящее счастье.
Катя что-то прошептала.
Олег встал с кресла и сел на край дивана.
— Что?
— Говорю. Саня. У нас. Классный.
Катя закрыла глаза, а ее бледное лицо стало еще бледнее.
Олег дрожащей рукой погладил ее по щеке.
— Я…
Все угли стали черными и безжизненными. Катя испуганно смотрела на последний, слабый и тусклый.
Голос Олега дрожал. Его колотило, но рыданье застряло где-то в внутри и только слезы стояли в глазах.
— …тебя…
Уголек почти стал черным. В золе уже ничего не было видно и только слышался голос, но все тише и тише.
— … люблю.
Все.
— Нет! — Катя кинулась к кострищу, выхватив уголек и зажав его в кулаке. Боль пронзила ладонь, будто раскаленным гвоздем. Катя кричала, каталась по земле, вперемежку со снегом, стукнулась ногой о табуретку, испачкалась в золе, дергалась, как рыба на берегу, но никто, слышите