— Про книгу на столе можно опустить, — задумчиво заметил Ставрос. — А ключи от дома Йоргоса тебе отдаст врач в больнице, я его попрошу. И пустят тебя к нему, не волнуйся.
Это перед самым отъездом я вдруг подумала, что формально Йоргосу я никто…
Ставрос помог донести до машины мои чемоданы. Туда же я затолкала мольберт с красками.
В больнице врач провел меня в реанимационное отделение, бубня, что, строго говоря, не положено и только в качестве исключения и уважения к просьбе господина Ксенакиса…
Йоргос был отгорожен от соседей занавеской. Пищали приборы, к телу тянулись какие-то трубки и хоботки капельниц. Он был в забытьи. От шеи до скул его покрывали бинты. Хотелось прикоснуться к нему, но страшно было потревожить. Да и врач топтался рядом.
Магическое словосочетание «господин Ксенакис» нимбом окружало меня. И в обход правил мне разрешили навещать Георгиса утром и вечером начиная с завтрашнего дня.
Дома я легла в его кровать. Белье хранило знакомый запах. Всего две ночи я прижималась к Йоргосу. Но уже не могла вспомнить, как засыпала раньше. Укутанная покоем, исходившим от места его сна, я вскоре и сама задышала ровно. Перед закрытыми глазами встал белоснежный отель. Сегодняшний день показал, что у задачи, над которой я билась утром, решения нет. Нельзя уравнять два мира: тот, в котором существовали объятия Йоргоса, и тот, в котором я едва не лишилась их навсегда. Обустраивать место, где нас чуть не убили, я не смогу. В ответ на этот вывод, словно проверяя его на истинность, я вновь увидела себя в той своей жизни на Агиосе Павлосе. И сердце сжалось от родного, еще не забытого. Качнулся керосиновый фонарь на ветке. Блеснула свежим лаком греческая вязь на спинке стула. Душистый порыв ветра перекинул меня в ослепительную белизну дюн, по которой я гоняла вверх-вниз кавалера. Но еще сильнее я чувствовала тепло, исходившее от подушки Георгиса. Лежа на ней, я точно прощалась с девичеством. Точно заплетала косу.
Утром, перед тем как ехать в Рефимно, я позвонила Маше — договориться о встрече. Моему звонку она обрадовалась:
— Я хотела сама позвонить, но боялась, что ты не захочешь со мной разговаривать.
Мы условились пересечься во второй половине дня на ханьевской набережной.
В больнице, перед палатой Йоргоса, медсестра предупредила, что больной слаб и пока не может говорить.
Его кровать по-прежнему была за занавеской. К счастью, вчерашние трубки убрали, осталась лишь капельница. Отвернув голову, Йоргос спал. Я острожно прилегла на край, туго обтянутый белой простыней. За летучей смесью йода и еще каких-то лекарств таился родной запах, которым я дышала сегодня всю ночь. Угадав его, я улыбнулась и закрыла глаза. Зашуршала наволочка, и на мою щеку опустилась прохладная сухая ладонь. Йоргос подвинулся, освобождая мне место на подушке, и слегка повернулся на левый бок. Движения давались ему с трудом, судя по дрогнувшему лицу. Дыхание тоже. Кожа побледнела, между носом и глазами залегли тени.