— Йорго…
Одними губами он сказал:
— Я люблю тебя.
— И я тебя. Больше жизни.
Рот его обметало. Надо спросить врача, чем можно смазывать, я привезу. Пока же я вынула бальзам на травах, купленный еще в Спили во время наших с Марией вылазок, и нанесла густой слой себе на губы.
Кажется, медсестра заглянула как раз, когда я целовала Йоргоса. Сначала он замер, стесняясь, что пахнет от него сейчас химией. Но потом запустил пальцы мне в волосы. Кажется, на этом месте медсестра почти так же бесшумно вышла, задернув занавеску.
***
Днем небо над ханьевским маяком было холодным и безоблачным. Я сидела в кафе, поджидая Машу, и ловила кайф от обычных вещей. Все доставляло мне радость: и чавканье волн о камни гавани, и плавная дуга, выписанная рукой официанта, ставящего передо мной кофе. Это простое и привычное было сейчас самым мощным доказательством жизни. Люди, чей мир едва не съехал в пропасть, знают, сколько удивительного обнажают шестеренки, возвращающие его на место. Например, почему я раньше не замечала, что у маяка и при свете дня видна лампа фонаря на макушке?
— Привет, — раздался тихий голос.
Маша выглядела усталой. Одета была в черное. Едва опустившись на стул и коротко взглянув на меня, она заплакала:
— Прости меня! Прости! Потому что сама я себя никогда не прощу. — Дальше ее голос перешел на сбивчивое бормотание.
Перегнувшись через стол, я сжала ее руку:
— Послушай, не надо. Ты не виновата. Я видела его… Александра. Некоторые злодеи умеют отлично маскировать свое злодейство. Я до последнего не сомневалась в искренности его намерений. И он, правда, упертый. Даже без тебя его подручные рано или поздно отыскали бы нас… и Ваню.
Она глядела покрасневшими глазами, в которых читалось такое страстное желание принять мои слова и хоть немного ослабить гнет, лежащий на ней, что, вспомнив, как желала ей смерти, я тоже попросила у нее прощения.
Мы просидели до вечера. В последующие дни периодически созванивались — обсудить дело и просто… поболтать. Иногда сквозь сдержанность и понурость у нее проскальзывала прежняя искра фрондерства, чему я радовалась. Удивительно, но сейчас наши беседы приносили мне то, чего раньше ожидать от них было невозможно, — успокоение. Например, только с ней, говоря об Иване, я не сдерживала слез. Как сдерживала перед Йоргосом: какому мужчине понравятся частые рыдания женщины по другому, пусть и исключительно другу? Как сдерживала их в разговорах с мамой и Марией, чтобы не вынуждать их бесконечно подбирать слова утешения. Как сдерживалась, говоря с Розой Михайловной и сестрой Вани, чтобы не причинить им боль еще большую, чем моя. И только с Машей я могла плакать на равных.