Фокус расслоения зрения Прянишников потом частенько проделывал с собой, играясь с чем-то надмирным, подсказанным ему в ощущениях, а потом вдруг увидел нечто похожее и без бинокля, невооруженным глазом. Он хорошо запомнил, как шел осенью по городской набережной, кося глазом на деревья с облетающей листвой, а потом поймал себя на том, что среди одичавших яблонь четко и целиком видит очень высокую березу и одного с ней роста светло-серый тополь, постаравшийся приблизиться по белизне ствола к соседке. Два эти дерева выделились на фоне кривых яблонь не одной только белизной и строгой стройностью, но четкой прописью всех своих веток и веточек, которой глаз раньше не владел. Взгляд создал почти совершенный образ, и в этом была загадка, возвышающая дух…
Решив перекусить, Прянишников оторвался от окна и зашел в свое купе.
Две верхние полки уже полдороги скучали без пассажиров и стояли аккуратно заправленными, если не считать отсутствия на одной из них подушки, которую пристроил себе сосед Прянишникова по купе. Поискать другую в верхнем проеме он не догадался и натянул наволочку из своего комплекта белья на уже одетую подушку.
Соседа звали Толей. Это можно было прочесть по татуировке на пальцах его руки, и так он первым представился Прянишникову, хотя был стариком лет семидесяти, обращаться к которому по имени было неловко.
Толя застелил газетами столик, водрузил на них литровую кружку, разложил чайные причиндалы и простую свою еду, запасенную не на один день, — хлеб, вареную картошку в стеклянной банке, домашние котлеты в другой банке, жирную копченую селедку в пакете, с запахом которой кондиционер не справлялся.
Поев, Толя закрывал свои банки и завертывал пакеты, но со стола ничего не убирал. «И дома так же», — подумал почему-то про него Пряничников, добавив увиденное к домашним тапочкам соседа, его синему трико с пузатыми коленками, тельняшке, выглядывающей из-под теплой фланелевой рубашки, и короткому рассказу о том, что жену Толя похоронил и два года уже живет один, не собираясь мешать хозяйничающему на соседней улице деловому сыну в его постоянных заботах и хлопотах о большом семействе.
— Будешь балык? — спросил Толя после знакомства, накромсав одну из рыбин большими кусками.
Он говорил о жирной каспийской селедке домашнего приготовления, разрезанной вдоль спинки и подвяленной. Такая рыба, если свежего улова, не пересолена и правильно разрезана, чтобы не досаждать своей исключительной костлявостью, должна была быть хороша. Прянишников посмотрел на нежно-розовое мясо, маняще вобравшее жир, втянул носом селедочный дух — и отказался.