Но граф всегда настаивал на моем присутствии — и я шла за ним, не смея спорить. После каждого такого вечера Эшвард чуточку менялся. Почти неуловимо, незаметно, но его суждения начали приближаться к суждениям графа, его слова становились резче, а усмешка — жестче.
Я раз за разом пыталась с ним поговорить, но от этого становилось только хуже. Он не хотел меня слушать, ведь ему приходилось слышать мои крики по ночам. И пусть он сказал, что больше не любит меня, но чувства никогда не уходят без следа.
Вот и его чувство не ушло.
Медленно, но верно, с помощью графа, оно трансформировалось в ненависть и жестокость.
И его можно было понять. Разбитое сердце, мое эгоистичное стремление держать его рядом и извращенные речи графа делали свое дело. Ему понадобилось целых сто пятьдесят лет чтобы позабыть свою любовь ко мне, а охотники и мое умолчание о них стали последней каплей, спусковым крючком, запустившим то, после чего уже не могло быть пути назад.
А вот жестокости он поддался куда быстрее.
Для этого понадобилось всего пара десятилетий.
Пара десятилетий наедине со мной и графом.
Пара десятилетий в уединении, вдали от остального мира, когда тебе раз за разом повторяют, что жизни и страх людей небольшая цена за развлечение. Пара десятилетий, каждый день из которых ты помнишь боль, причиненную охотниками так ярко, будто это было только вчера.
— Теперь ты довольна, графиня? — усмехнувшись, спросил граф в один из долгих зимних вечеров.
Все вокруг замело снегом и мы были отрезаны от остального мира белым пленом. И если около дома слуги расчищали сугробы, то стоило отойти чуть дальше и они доходили до пояса.
— Довольна чем? — не поняла вопроса я.
Эшварда с нами не было.
Он, прихватив одну из служанок, удалился в лес. Это стало одной из его любимых игр — отводить доверчивых девушек подальше от замка, во тьму ночи, где на километры не было человеческого жилья, зато голодные волки кружили по лесу в поисках добычи.
Там он признавался им в своей истинной сути, чтобы после наблюдать за их страхом. Иногда он давал им надежду на спасение, вынуждая делать что-то, приносящее ему удовольствие. Иногда же притворялся, что влюблен и наблюдал, как доверчивые девушки пытаются спасти его от участи вампира. При этом он никогда не использовал внушение, предпочитая играть с искренними, а не навязанными чувствами.
Что же, хотя бы физическое насилие никак не прельщало его, хотя это служило небольшим утешением.
— Ты сделала из него вампира, нарушив мой запрет, и вот теперь он стал настоящим хищником, — заметил граф.