Марсель был словно оккупирован чужой армией. Оккупанты хватали людей, по заранее заготовленным спискам, как было при немцах, стадион был превращен в концлагерь. Все мои свидетели утверждают, что коммунисты начали стрелять лишь в ответ — у ФКП были и вооруженные отряды, да и полиция Марселя частью встала в их защиту. Марокканцы были мародерами, убийцами, насильниками — но плохими солдатами. Тогда им на помощь пришла американская морская пехота. "Вашингтон пост" утверждает, что морпехи США лишь охраняли в Марселе важные объекты — в целом, верно, янки предпочитали самим не мараться, если для того есть местные дикари. Однако в числе охраняемых объектов был и упомянутый мной концлагерь, названный "временным местом содержания интернированных" — местом, где людей держали под открытым небом, мужчин и женщин, стариков и детей, не оказывая им никакой медицинской помощи и даже почти не давая пищи и воды (считалось, что у них есть свои запасы — у тех, кого схватили на улице, или вытащили из дома, даже не дав одеться). Также, американцы, с бронетехникой и артиллерией, выступали в роли штурмовых групп там, где коммунисты успевали занять оборону, оказавшуюся гумьерам не по зубам. Все же в первые сутки соблюдался хоть какой-то порядок — насколько это можно применить к порядку в нацистском концлагере. Настоящий кошмар настал после.
12 ноября в Париже Де Голль, выживший при покушении, арестовал так называемый "Комитет национального спасения". Затем он выступил по радио — а сразу после него та же радиостанция, что накануне передала воззвание вышеназванного комитета, вышла в эфир с обращением от троих (из четверых) его членов, во имя блага Франции, подчиняться законным приказам Президента. Не ясно, что делал в это время генерал Зеллер, на следующий день оказавшийся в консульстве США с просьбой о политическом убежище. Но марокканские псы, более не сдерживаемые ничем, сорвались с цепи — было ли это последним приказом Зеллера, или вырвалась наружу их дикая африканская суть, неизвестно.
Как известно, Марокко — колония Франции. Однако те, кто там шли наниматься на французскую военную службу, вовсе не считали Францию своей родиной. Они шли туда, как наемники, или же потому что ничего не умели иного, кроме как воевать, подавляющее большинство этих туземцев были неграмотны и по-французски понимали лишь уставные команды. И если не сами они, то их отцы и деды вероятно, убивали французов в Риффской войне тридцать лет назад — или помнили, что их родные были убиты французами, а их деревни сожжены. В любом случае, они не считали французов соотечественниками — зато имели жестокие традиции, вроде отрезания ушей и носов у врагов, мертвых, и даже еще у живых, перед тем как убить. Также в их обычае было — что женщины побежденных считаются законной добычей победителей — "а жизнь воина трудна и опасна, и оттого не следует упускать даже каплю меда, что посылает Аллах".