Они хорошо знали, что за четыре пятилетки, с 1966 по 1985 год, этот принцип планирования никогда не нарушался. Они знали и то, к чему приведёт такое нарушение, но не предостерегли своего хозяина, ибо он думал не так.
Вот и получилось, что одни торопились сразу увидеть результаты своего реформизма, а другие, в угоду им, поддакивали, одобряя нововведения поспешной перестройки. В результате быстрого роста заработной платы и отставания производства товаров широкого потребления эмиссия денег из года в год стремительно нарастала.
Если бы мне в мою бытность Председателем Госплана сказали: «Товарищ Байбаков, ты закончил год с эмиссией в 20 миллиардов рублей, не обеспеченной товарным покрытием», я бы, наверное, был близок к помешательству. При Сталине меня обвинили бы во вредительстве. А в наше время сие называют платой за переход к рынку. Это что-то абсурдное: разрушая готовый рынок, переходить к рынку.
Меня постоянно интересовало, что продаётся в магазинах. Если на прилавках есть товары, значит и Госплан работает правильно. Если в продаже не было каких-то вещей, это становилось предметом серьёзного обсуждения.
Как-то в 1989 году зашёл я в ГУМ. Походил по его линиям и всё больше убеждался в том, что о прежнем наличии товаров напоминают лишь названия отделов. С горечью и недоумением взирали люди на необычно пустые прилавки. И только у кооперативного прилавка покупатели стояли в очереди за импортными духами и одеколонами. Кооператоры закупили на валюту у инофирм дешёвые, но пользующиеся спросом духи и реализовывали их по бешеным ценам. И люди покупали. На что-то ведь надо было тратить деньги.
Посетив ГУМ во второй раз, уже в 1992 году, я заметил большие изменения. Почти на всех ранее пустовавших прилавках появились товары, но цены на них «кусались», так же, как и цены «кооперативных духов» — в 10-15 раз выше привычных, советских. И покупатели молча проходили мимо: теперь пустовали не полки, а места возле них.
После первого посещения ГУМа я долго переживал происходящее и размышлял, что я мог бы предложить правительству.
Прежде такое положение в экономике поручили бы выровнять Госплану, который умел воздействовать на непредвиденные события и процессы. Если в течение почти семидесяти лет плановое руководство было связано с централизмом, то уже без меня, при Талызине, значительную часть планируемых позиций передали министерствам, Госснабу, на местах — республикам, объединениям и предприятиям. Если раньше работники Госплана переводили решения вышестоящих органов на конкретный язык планов, то теперь этого не происходит. Как же можно исправить положение? Поскольку решили отказаться от планового регулирования, то следовало бы найти другие рычаги. Разрушить старое мы сумели, а создать новое не торопимся. Неужели была какая-то чрезвычайно важная необходимость разрушать плановый регулятор прежде чем принять новое налоговое законодательство? И как можно выплачивать деньги за непроизведённую продукцию?