– Ветер несет перемены, вам так не кажется? – спросил провидец Доо у провидца Ясурамы.
Ранним утром, в разгар трида алых кленов, они гуляли по горной дороге, с которой открывались чудесные осенние пасторали. Провидец Доо в розовом платье до пят, перехваченном под грудью белой лентой, был похож на переросшего младенца. Пухлощекий, с большими наивными глазами и вечным румянцем, он мог обмануть своим видом любого, кто не знал его мерзкого характера. Ясурама – тощий и колкий, как рыбья кость, облачился в лазурный наряд, подчеркивавший красоту опадающих листьев. Оба провидца обслуживали мелких чиновников, стриглись под горшок, часто ошибались в предсказаниях и добрых два десятка лет не могли подняться выше по рангу. Оба обожали сплетни и дополняли друг друга как половинки фасолины.
– Ветер по осени всегда несет перемены, – ответил Ясурама, втягивая воздух тонкими ноздрями.
Он был глуповат и плохо понимал намеки.
– Я говорю об особенном ветре, – прищурился Доо, сорвав с клена огненный лист и глядя сквозь него на восходящее солнце. – Я говорю о ветре из главной комнаты видений. Вам не кажется, что он пахнет тревогой?
Ясурама хищно воззрился на собеседника:
– Какая бабочка принесла вам аромат оттуда?
– Целый рой бабочек. – Доо неопределенно повел рукой. – Их крылышки шепчут, что у нашего прелестного Цветка портится нектар.
– Но я не слышал ни об одной его ошибке, – заметил Ясурама, пряча ладони в широкие рукава.
– Никто не слышал, но воздух тревожен, так и знайте.
Поднялся ветер и, взметнув полы цветных одеяний, понесся вниз, к озеру, где в лодке посреди покоя медитировал старый настоятель Цу-Дхо. Ветер шепнул ему в ухо сплетни провидцев, но не дождался ответа и поспешил к храму. Там, в одном из окон, для него оставили щель. Пробравшись внутрь, сквозняк поворошил темные волосы Кайоши, отросшие за лето до плеч и рассыпанные по подушке черным веером. Сдвинул пару прядей в совершенной челке, подстриженной так аккуратно, что приставленное лезвие ножа подтвердило бы мастерство парикмахера единством линии.
Лицо Кайоши выражало тревогу. Пальцы, покрытые вязью татуировок и сцепленные на груди, подрагивали. Юноша лежал неподвижно, завернутый в коричневые одежды и похожий на початок рогоза, из пуха которого сделали подушку под его головой. Неожиданно он вскочил с сиплым криком, точно подброшенный пружиной. Волосы качнулись, закрывая лицо, Кайоши убрал их и утер со лба липкие капли.
– Первый день Белого Дракона… Седьмой… Нет. Восьмой узел. Двадцать третий день последнего трида.
Тут он услышал постороннего и торопливо улегся на матрац, прищурив глаза до такой степени, что нельзя было понять, спит он или нет, а смотреть все еще получалось. За стенкой появился силуэт грузного слуги, подсвеченный лампой. Спустя мгновение Маэда поднял дверь, облаченную в раму из дерева, ступая на цыпочках по мягким судмирским коврам, подошел к окну и осторожно задвинул створку. Потом так же тихо удалился.