Уже на выходе со двора, после уроков, Коля увидел группу шестиклассников — четверо, крупные все бугаи. Двое из них были сыновьями рабочих с Путиловского завода, остальных Коля не знал. Что-то будто толкнуло его, он подошел поближе и увидел, что перед мальчишками стоит Сенечка Генинг, надувшись, как котенок перед барбосами: плечи подняты, грудь вперед, руки в кулаки сжаты.
— Ну что, гномик, озолотишь нас? — сказал один, по виду зачинщик безобразия. — Мы тебя поймали.
— Он не гном, он лепрекон, — усмехнулся второй. — Но денежки мы с него стрясем, как ни называй.
Сеня поднял сжатые кулаки к груди.
— Оставьте меня в покое, — сказал он отчаянно. — Денег я вам не дам.
Коля вздохнул тяжело, поставил ранец у стены, фуражку снял, чтобы сильнее не поломалась. Пупса тиснул в кармане.
— Выручай, Висечка, — прошептал.
Тут сзади, не было печали, Мишка Некрасов подошел. Коля только на него огрызнуться собрался, а он тоже ранец к стене поставил и рядом встал.
— А скажут — скажут! — что нас было трое, — усмехнулся он и поправил воображаемую шпагу.
— Ага, защитники? — протянул главный хулиган, когда пятиклассники встали против них плечо к плечу. — Вы считать умеете? Нас четверо, а вас двое и гном.
Сенечка взвизгнул, прыгнул на него и вцепился в нос, засунув пальцы прямо в широкие ноздри.
— В покое меня оставьте! — крикнул он и дернул пальцы на себя. Хулиган заорал.
Коля только приготовился броситься на ближнего к нему врага, как из-за угла выбежал сторож гимназии Сильвестр, как две капли воды походивший на бюст Гомера в кабинете литературы, но распространявший обычно совсем не эллинские ароматы, а дух селедки, лука и перегара.
— А ну, ишь! — рявкнул он. — Вздумали тут! Ну-ка вон! А то я вам!
Разбежались быстро, кто куда.
Домой мальчишки шли втроем, пока по пути было. Генинг все молчал, носом шмыгал, руки тер о шинель.
— Здорово ты его, — осторожно сказал Коля.
— И вправду три мушкетера, — рассмеялся Мишка. — Молодец, Сеня. Будешь у нас… ну, Портос.
— Мне Атос больше нравится, — вздохнул Сеня.
— Нет! Атос, чур, я! — Мишка ударил себя в грудь.
С тех пор они все время вместе домой ходили. И с математикой у Коли стало хорошо налаживаться — и Сенечка помогал, и пупс вуду.
«Что за имя — Висечка? — спросил как-то пупс. — Почему меня так зовешь?»
— Ну Виссарион же, — ответил Сеня, а когда пупс надолго замолчал, спросил: — А что, имя тебе не нравится?
«Имя… наверное, как имя, — сказал пупс. — Но уж очень от него отчество… памятное».
Пупс вообще много всего непонятного говорил. И произносил слова странно: вроде и чисто по-русски, а не так, гласные глотал, где не надо, согласными то пришепетывал, то щелкал. А голос у него был глубокий, спокойный, немного усталый только. Говорил он не все время, а лишь когда Коля его в руках держал и сильно сжимал, чувствуя сквозь слои ваты жесткие грани своей волшебной пирамидки. Слышал пупс очень хорошо, даже шепот, а отвечал громко, но только для самого Коли. Когда он Мишку попросил ухо к пупсу приложить, тот вроде бы что-то услышал, но не слова, а треск непонятный.