– Не исключено, что так и есть.
– Я тоже так думаю. А Эрик – ужасный трус. Он же ваш хороший друг. На его месте я бы сразу рассказал вам, что произошло.
– Действительно, это было бы лучше всего, – откликнулся Альберехт неуверенно.
– Что-то ты не то говоришь, – рассмеялся черт, – одно из двух: либо Алевейн знает, что Эрик с тобой об этом разговаривал, и теперь думает про себя: этот господин врет – почему? Либо Алевейн не сегодня-завтра расскажет Эрику, что разговаривал с тобой и что ты сказал: вполне возможно, что девочку держат в нидерландской полиции. И Эрик подумает: ох уж этот Берт! Вот негодяй, почему он мне этого не сказал?
Словно приступ лихорадки, Альберехта охватило какое-то неприятное чувство, еще более острое, чем даже в последние два дня. Губы, рот, ладони разом стали сухими-сухими. Казалось, он весь ссохся и стал точно вырезанным в натуральную величину из газетной бумаги, хотя по-прежнему сидел за рулем машины в этот чудесный весенний вечер. Они уже достигли окраины города, до Марельского проезда было рукой подать.
– Вообще-то дела у фрицев идут неважно, – сказал Алевейн, – вы сами видели, как мотоциклеты спускаются с неба?
– Не как спускаются, – сказал Альберехт, – а как едут мимо. Четыре штуки.
Он приближался к перекрестку. Увидел бетонный фонарный столб с почтовым ящиком у начала Марельского проезда.
– Сдавайся, – сказал черт, – возьми да вмажься в этот столб насмерть, и твоя честь будет спасена.
Но он снизил скорость, включил правый указатель поворота и свернул на Марельский проезд.
– Куда нам? – спросил он. – Я не вижу ни одного дома.
– Немножко дальше, единственный дом во всей округе. Вот здесь! Остановите!
Зеленые кусты почти упирались в правый бок машины.
– Так вам не выйти, – сказал Альберехт, – я поставлю машину с левой стороны дороги. Здесь это можно. Это же дорога с односторонним движением.
Как прекрасно он знал правила дорожного движения!
– Сказу видно, что вы прокурор, – сказал Алевейн.
Альберехт снова завел мотор и остановился метров на десять дальше, с той стороны, где был луг с пасущейся лошадью.
Алевейн вышел из машины и побежал к боковой дорожке с зеленой продуктовой сумкой в руке.
Альберет сидел, обессиленно развалясь, за рулем. Взгляд его бродил по выпуклой мостовой со мхом между плитками, по лугу, по старой лошади.
Он достал коробочку с мятными пастилками и положил одну пастилку в рот.
Где я стою? Примерно по диагонали от того места, где все случилось, метрах в десяти, с другой стороны дороги. Оборачиваясь назад, он пытался понять, остались ли какие-то следы, ну там полосы от шин, где он тормозил, – хотя нет, их остаться не могло. Сломанные ветки кустов? Он ничего не видел. Невероятно. Как будто ничего и не произошло. А кто сказал, что тут что-то произошло? Только его внутренний голос, кроме него – никто-никто на свете.