Драконы же, со своими долинами, были и вовсе государством в государстве. Впрочем, ящеры вели столь мудрую политику, что их земли ныне облагались смехотворными налогами, и об отделении речи не шло.
Леса дриад, по слухам, вообще были на имперских дотациях… А вот эльфам в составе империи не сиделось. Вернее, простых остроухих все устраивало, а вот их правителя, принявшего ясеневый венец из рук предыдущего владыки, не очень. Потому он выставил светлейшему императору ультиматум: или признание независимости эльфийских земель, или…
Войны не случилось. Потому как правитель перворожденных все же осознал: эльфы хоть и сильнее, и мудрее и вообще — светлейшие, и круче драконов, но… людей банально больше. И размножаются они быстрее перворожденных. А ресурсов у эльфов не так уж и много. Так что решительное форсирование приведет лишь к тому, что протест остроухих подавят и обложат земли ещё большими налогами, что бы впредь не повадно было восставать.
Но эльфы не были бы эльфами, если бы не решили добиться своего иным способом. В ход пошли интриги и борьба за умы. Расчёт был прост: чтобы люди сами захотели отделиться от пресветлых. И все бы ничего. Но оказалось, что за тысячу лет многие остроухие покинули исконные земли и расселились по империи. В том числе и родители Эла. А когда двадцать лет назад тщательно разжигаемая вражда вспыхнула ярким пламенем, то мой новый знакомый на своей шкуре почувствовал, что значит быть нежеланной персоной в высшем свете. Его семья начала стремительно беднеть: люди отказывались заключать сделки с его отцом, лишь увидев острые уши.
Подозреваю, что и в землях эльфов происходило то же самое, но уже с человеческими торговцами.
— Так ты попал в ақадемию, потому что твоя семья обеднелa? — шевеля полностью зажившей ногой уточнила я.
— Нет, — огорошил меня Эл, — Здесь я очутился от большой любви.
— От любви (причем ее размер не важен: большая, маленькая) обычно дети появляются… — я усмехнулась.
— Да что ты понимаешь. Дети-дети… В любви главное — чтоб без брака, — Эл озорно улыбнулся. — Хотя отец Люсинды уверял меня в обратнoм. И я тебе скажу, убедительно так у него получалось. Может потому, что в это самое время он приставил к моему горлу меч.
Солнце, на миг выглянувшее в рваный просвет между туч, заиграло в его серебристых волосах, и я поймала себя на мысли: а хорош, бездна его раздери, этот ушастый. Несмотря на утончённость, его красота не была жеманной, напускной. Мне даже на миг показалось, что чуть заостренные черты лица — это отличная личина мягкого юноши. Но, статься, такой вряд ли смог бы выдержать здесь. Хотя… Если вспомнить Гарди…