У нее есть зубы.
(имагми)
На это дело меня подписали грязно.
Поймали, словно бродячую псину, когда я пьяный вдрызг блуждал по пустынным улочкам. Не то чтоб я любитель опрокинуть рюмку другую, но тогда был особый повод. И тогда была петрогрардская ночь, холодная, как поцелуй Иуды.
Помню все смутно. Вот открываю глаза и вижу чистейшую неразбавленную тьму. Вот пытаюсь встать, но понимаю, что ноги привязаны к табурету, руки стянуты за спиной.
Кто-то тащит тусклый свет сквозь комнату. Хороший расклад. Для него.
— Вы наверняка знаете, что такое деревянная шляпа? — спрашивает голос. Молодой, едва ли поломанный.
И тут из темноты проступает лицо. Худощавый юнец, сомневаюсь, что ему уже стукнуло двадцать, пару раз брил редкие усы, не больше. Зато на носу очки в роговой оправе, с квадратными стариковскими линзами. В них пляшут блики, глаз не видно.
— Меня можете звать — Григорий Михайлович, — говорит он, — если не смущает официальный тон.
Ну, это просто смешно. Я поехал крышей? Или лучше. Может, я умер? Поскользнулся на той улице и размозжил голову о брусчатку. И теперь ад играется со мной, раздает долги за все те грехи, которые я успел натворить под этим небом. Если кто захочет узнать мое мнение: ад — злопамятный ублюдок.
— Сколько тебе? — бросаю я в темноту. Голос хриплый, прожженный вчерашним портвейном и сегодняшним морозом.
— Не-а, — он отворачивается, — я первый спросил. Знаете, что такое деревянная шляпа?
— Ну… нет.
— Хорошо. Я покажу.
И сразу за его словами появляется долговязый увалень. Комар. Я думаю, увалень похож на комара.
— Сейчас помогу, — говорит ему юнец.
Я замечаю в руках Комара деревянную доску. Для резки салата тонковата. Нет, на таких разделывают мясо, рубят кости. Крепкая штучка.
Юнец держит мою голову, а Комар ставит доску на самую макушку, как какой-то индийский поднос.
Я не сопротивляюсь. Раньше бы дергался, костерил их до пены изо рта. Это щенячий блеф — вот что думаю сейчас. Если им, чтобы утихомирить, придется выбить мне парочку зубов или ковырнуть глаз — я не стану живее. И вот уж точно не стану свободнее.
Наблюдай, слушай, жди подходящего момента.
— Не пугайтесь, — говорит юнец, — шляпа не для пыток. Она для переговоров.
Теперь он слегка опускает очки, и я впервые вижу его глаза. Неподвижные, как арктические воды, и черные, словно впитали всю темноту комнаты. Нет, словно из них и пришла эта темнота.
Как он сказал? Григорий Михайлович?
— Все очень просто, — продолжает он, — у нас к вам предложение, от которого невозможно отказаться.
Я выдерживаю его взгляд. Это не самая простая задачка. Зрачки паренька — два холодных туннеля, и я думаю — есть ли из них выход? Есть ли в зрачке свет? Здесь все дело в человеке. У одних в глазах сверкает детский хрусталь, как у моей Дианы, а вторые смотрят как волки, как дьяволы. Как Григорий Михайлович.