Я закрываю глаза, думаю, что уже никогда не открою, а потом прикладываю последнее усилие. Руки пусты, яблока нет. И крови нет.
Провожу языком по зубам. Все в порядке.
— Скорее! — слева стоит Тулун.
Его длинные волосы растрепались, глаза стали дикими. В них больше не осталось льда, он растаял от ненависти и страха.
Поворачиваюсь к Французу и вижу, как его сбивает с ног что-то рычащее. Лысая собака. Она вгрызается в его плечо. Вырывает кусок ткани. Вместе с мясом, вместе с кровью. Француз визжит, падает на спину и начинает кататься. Собака бросается прочь.
— За ней! — вопит Тулун. — Быстро за ней!
— А он?
— Быстрее! Быстрее!
Только краем глаза я замечаю, как тени стягиваются к Французу.
Мы несемся сквозь чащу леса. Солнечные лучи больше не сияют золотом, теперь они стали непроницаемо-красными и режут темноту меж стволов. В воздухе клубится тревога. Я жду удара из-за каждого дерева. Бледные руки, костяные лица-маски, волчьи глаза — они мерещатся у каждой развилки.
Наконец мы оказываемся на какой-то сумрачной поляне. Прямо над нами серебряная рыба-луна сжирает солнце. Опускается такая плотная темнота, что трудно шевелиться.
Я могу видеть красное очертание Тулуна, пока солнце еще продолжает трепыхаться.
— Рой, — шепчет он, — рой руками.
— Что?
И вот они уже выходят. Я почему-то знаю их древние злые имена. Ыхкилики с синими человеческими руками и лохматым собачьим туловищем. Калупалик с вытянутыми конечностями-иглами и рыбьим лицом. Седна — черный океан, мертвый и холодный.
И иджираки. На двух ногах, с уродливыми горбами и оленьими мордами.
— Рой могилу! — приказывает Тулун. — Рой!
Рву землю голыми руками, сдирая ногти. Яма появляется очень скоро. Я стою у ее черной пасти и боюсь оглянуться.
— Лезь! — Тулун толкает меня в спину, начинает закидывать землей.
Иджираки за ним снимают свои оленьи головы. Под ними, как под масками, человеческие лица. Вот только глаза и рот повернуты вертикально.
Они тянут к Тулуну костлявые руки, но внезапно разбегаются в стороны. Сквозь ледяную темноту идет гигантская белая медведица. На ее шкуре сложный узор из бледных шрамов, глаза разного цвета. В золотом горит луна, в черном ничто не горит.
Ырха.
Она сметает Тулуна лапой. А потом разевает чудовищную пасть. Пасть затмевает небо. Или нет? Или это небо и есть пасть? Всегда было пастью Ырхи.
У эскимосской зимы есть зубы.
И они опускаются прямо в могилу. Ко мне.
Последнее, что я успеваю сделать, — это выставить перед собой костяной нож.
(унук)
У меня нет дома. Был, но я забыл — где и когда. Имя тоже забыл. Шкрипач и Шкрипач, пойдет. Его мне за дело дали.