— Пап, а прокати на велосипеде!
— Тебе, наверное, кушать надо, а потом в церковь пойдем.
В арке гостиной стоит Майя.
— Полчаса у вас есть. Суп доваривается.
— Хорошо, — киваю я. — Покатили.
Велосипед старый, советский. Мохабин несется навстречу, поворачивается так и этак, ветер волокнист и прохладен. Уля смеется на самодельном креслице между рулем и моим сиденьем. Старые дома с новыми табличками. Много людей на велосипедах, и мы одни из них. Проезжаем мимо заводских рамп, через парк. Зелень маскирует убогость дворов.
Я склоняюсь к затылку Ули.
— Штурман, если найдешь ровную дорогу — свисти!
— Хорошо!
— Осторожно — бровка.
Она приподнимается на креслице, улюлюкает. Умница. Спасибо, Мохабин, за то, что радуешь мою дочь. Извини, что так долго не приезжали.
— Ну что, домой?
— А потом яйца святить?
— Так точно, штурман!
«(Мальчик) Из церкви выходит много бабулек. Рядом стоит книжная лавка. Много велосипедов, я уже говорил. Едет цистерна с молоком. (Девочка) Еще у церкви стоят лавочки, и, когда идет служба и мне становится скучно или жарко, я выхожу на улицу и сижу. За церковью стоят большие столы, и на них яйца, пасхальные пироги, мясо, все святят. (Мальчик) Мы повернули домой… А как святят яйца? Отдают богу? (Девочка) Нет. Священник святой водой брызгает».
Я жму на «паузу». Смотрю поверх головы Ули на священника. Батюшка стоит на противоположной стороне прямоугольника из сдвинутых столов, читает заключительную молитву, на столе перед ним — эмалированное ведро с крышкой и ваза, из которой торчит ручка кисточки… кропильница и кропило, кажется. Над батюшкой голубое небо с единственным фальшивым облаком — это белый кильватерный след от самолета. Слово божье и железная птица — я нахожу в этом смутный символизм.
На пасхальных куличах горят свечи. Люди жмутся к столам, нависают над корзинами с едой; те, кому не хватило места, стоят в очереди. К Богу всегда много очередей — за свечами, к иконам, к столам… За свечами отстояла Майя с Улей, я занял очередь в храм; внутри чувствовал себя неуютно, все оглядывался, где там мои, пропускал вперед, потом прятался от иконы за спиной Ули, смотрел, как она крестится, целует раму…
Батюшка идет по внутреннему периметру столов. Окропляет еду и любопытных детишек. За священником следует высокий худой мальчик в строгой рубашке, несет две корзины для пожертвований. Майя передает Уле купюру, объясняет, что делать. Люди крестятся, взлетает и опадает кропило. Служка с корзинами смотрит на меня, пока Уля жертвует купюру, а священник — освященную воду; мальчика что-то смущает, и я не сразу понимаю что. Наушник в моем ухе… он считает его богохульным? Или скучает по музыке с внятными словами?