Большой День явно клонился к вечеру. Жара спадала. В мелькании светотьмы звезда поднималась каждый раз всё ниже и ниже, а тепловая часть её радиации казалась ослабевшей, остывшей, грустной.
«Знаешь, — Вьязттополь замешкался, — я порой слежу за ними. Ну, как бы наблюдаю. Поверишь? Их мельтешение, оказывается не так хаотично, как у пылинок в воздухе. Одни и те же особи регулярно шустрят при свете на один конец обиталища, а ближе к тьме — на другой, и так пять мельканий светотьмы подряд, и всё строго, целенаправленно. После ещё два мелькания движутся беспорядочно, как им придётся, и снова пять мельканий светотьмы — упорядоченно, в одну и ту же микрозону. Что бы это означало, а, Йизстрик?»
«Наверное, жёсткая система инстинктов, — я поспешил его успокоить. — Ты был прав. Низшие — вряд ли разумны».
К вечеру усилились циклические токи воздуха, которые мы зовём ветрами. Что ж, я, кажется, обильно прирос — и в высоту, и территориально — за этот очередной никчёмный Большой День, потонувший в разговорах. Я спохватился, что не выполнил предписанную на сегодня норму — я же по-прежнему работал на Тайгкху в её, так называемом, «транспортировочном корпусе». Не тратя больше времени, я что было сил вытянул максимум воды из почвенного грунта со всеми ионами и минеральными солями и отдал её через листву в воздух — всю, без остатка. Я ловко воспользовался ветром: циклон подхватил эту почвенную геобиохимию и унёс на восток, в Тайгкху. Я позлорадствовал — созерцательным учёным Тайгкхи надолго хватит пищи для размышлений о причинах столь резкого колебания химического состава почв и воздуха Ближней Еэуропбы.
Транспортировочная работа — скучна. Считается, что попутно можно заниматься наукой и делать открытия в физике, созерцая течение грунтовых вод и умозрительно моделируя процессы вязкости, текучести и летучести паров. Наша наука умозрительна, отвлечённа и созерцательна. Так работают все экодендроны, хотя каждому из нас более всего на свете интересны лльюдьи и только лльюдьи. Просто мы не догадываемся в этом самим себе признаться.
Я признался. Но только одной Йеэлли. Иногда Йеэлль хорошо меня понимает. Она знает, что по вечерам я льщу себя мыслью о собственном великом открытии. Звёздная радиация угасала, я плодоносил. Вздох — и семечки моих беррезз и оссинн схвачены циклоническим током воздуха и унесены прочь. Я бы, конечно, мечтал, чтобы мои частицы улетали на Улралль, к Йеэлли. Умница Йеэлль уловила моё настроение и ловко вышла из ситуации. Она связала меня с Кьедрпихтхом. Своим голоском, чуть колким, как у всех хвойных, студёно-тенистым и вечнозеленым, Йеэлль объяснила: Кьедрпихтх — глава её ведомства. Он почётнейший учёный во всей созерцательной биологии и специализируется на Низших, особенно — на осмыслении существ лльюдьи. Йеэлль твёрдо посоветовала мне накопить побольше материала, прежде чем заняться самостоятельным созерцанием.