Официант забрал наши красные липкие меню и отошел.
— Черт! Я хотела попросить гуакамоле, — сказала Сьюзен, когда он ушел, а она тоже сунула руку в ведерко с чипсами. — Сэр! — окликнула она официанта. Он бегом вернулся назад. Мне никогда не удавалось привлечь внимание официанта, если он уже отошел от столика. — Можно нам еще гуакамоле? — Мужчина кивнул и удалился, а Сьюзен снова посмотрела на меня. — Моя диета — это просто шутка. — Кто считает калории в такое время? Мне стало хорошо оттого, что Сьюзен тоже за этим не следит. — Итак, — начала она, — ты упомянула об этом разговоре по телефону, но я не поняла. Твоя мама сказала, что думала, будто ты уже успокоилась?
— Ну, — я вытерла руки салфеткой, — не совсем так. Она просто… Она позвонила и спросила, как я с «этим» справляюсь. Вы же знаете, как люди используют это слово, когда не могут просто сказать: «Бен умер»?
Сьюзен кивнула:
— Эвфемизмы. Как будто ты забудешь, что Бен умер, если они не будут об этом говорить прямо.
— Верно! Как будто я не думаю об этом каждое мгновение дня. В любом случае она просто спросила, а я ответила, что у меня все хорошо. У меня не все хорошо, но так обычно говорят. Любой, задавший мне такой вопрос, будет знать, что «хорошо» означает «хорошо, учитывая обстоятельства».
— Согласна. — Ведерко с чипсами уже опустело. И когда официант вернулся с нашими «Маргаритами», Сьюзен попросила снова его наполнить.
— Но, думаю, моя мама искренне считает, что я в порядке, — продолжала я. — Она наверняка надеялась, что я скажу, что у меня все в порядке. И если я это скажу, это будет означать, что ей не надо ничего делать, и я снова стала самой собой. Как будто ничего не произошло.
— Ну, для нее ничего и не произошло. — Сьюзен отпила глоток «Маргариты» и поморщилась. — Боюсь, из меня плохой выпивоха. Я просто подумала, что это поднимет нам настроение. Но это… крепковато, нет?
Я тоже отпила глоток.
— Крепко, — согласилась я.
— Ладно! Я думала, это я веду себя как ребенок. О чем ты говорила?
— По-моему, это вы говорили.
— Ах да. У твоей матери ничего не случилось. Вы ведь с ней редко разговариваете, верно?
— Верно.
— Судя по всему, она из тех людей, которые не способны сопереживать или даже сочувствовать. Она не знает, как с тобой разговаривать, потому что она тебя не понимает.
Я нечасто говорю о моей семье, а когда делаю это, я ограничиваюсь короткими фразами и пренебрежительными комментариями. Но Сьюзен стала первой, кто понял, что происходит, и дала этому определение. Или, по крайней мере, описала это.
— Вы правы, — сказала я ей.